кондукторши, извиняясь и снова наступая на ноги, протиснулся вперед. За ним продвигался папаша с ребенком.

— Галоши не потеряли?! — крикнула кондукторша. — А то у нас в диспетчерской целая гора галош. Большие и маленькие, всякие есть. И никто не приходит — вот ведь жизнь пошла!

— Избаловались, — рассудительно подхватил хмурый человек, сидевший у окна. — У нас в конторе тоже все избаловались. Раньше ведь как листали бумаги — плюнул на палец, да и всё. — Повернувшись к соседу, он закончил: — А теперь нет. Теперь ты подай ему на стол губочку такую смоченную, чтобы туда пальцем тыкать, — он ткнул рукой в воображаемую губочку и отвернулся.

— Граждане, кто не обилечен?! — крикнула кондукторша.

Перед Сашей продвигалась девушка. Держась за поручень, он выставлял руку вперед, чтобы девушку не придавили, а когда у часового завода освободилось переднее сиденье, легонько подтолкнул ее туда.

На остановке у обеих дверей штурмом брали подножки. Какой-то парень, юркий, с мелкими глазами, расталкивая неповоротливых, сел рядом с девушкой. Когда автобус тронулся и в толчее отыскалась голова его приятеля — сухое лицо на длинной шее, — юркий крикнул:

— Товарищ директор, ваше персональное место заняли!

Сухой пробился к сиденью, недовольно и без всякого юмора спросил:

— Кто? — Взгляд его остановился на девушке и засветился недоумением. — Вы?

Она не оценила грубого внимания, смотрела в окно. Глушко вспомнил теперь, где ее видел, и любовался бледным лицом с небольшой родинкой на правой щеке. У «директора» недоумение сменилось радостным испугом. Его глаза вспыхивали: то и дело он замечал удивительные подробности ее фигуры. Он продвинулся еще ближе и, наклонившись к девушке, стал что-то говорить под одобрительный смешок юркого. Она встала и протиснулась к выходу. Юркий пытался поднырнуть под руку Глушко, но тот поймал его за плечо и молча оттянул назад.

Они вышли у кинотеатра. Парни тоже выскочили из автобуса и пристроились рядом с девушкой, справа и слева. Она повернула на углу, но длинный преградил ей дорогу. У обоих парней на лицах застыли ухмылочки. Дуреющие самцы. Эта улыбка у них — как удостоверение личности.

— Тоня, позвольте я вас провожу, — предложил Саша и спокойно взял ее под руку.

— Эй! — крикнул сухой.

Юркий схватил Глушко за руку.

— Тихо! — предупредил тот. — А то сегодня бабушке не понравится твой вид.

Они пошли через дорогу, стараясь не слушать, что кричат сзади. Тоня доверчиво опиралась на его руку.

— Вы меня узнали? — спросила она, останавливаясь у дома с большой аркой.

— Несколько раз я вас видел здесь во дворе, кое-что слышал от Николая, один раз встретил на вокзале, помните?

Она кивнула. Волосы метнулись по ее плечам. Они вошли во двор. Сквозь редкие деревья просачивалась силикатная белизна сараев и гаражей. Слева, облепленная ребятишками, уткнулась в низкий забор новенькая «Волга». Хряпало домино. За спинами игроков томились «застучавшие». Из окон подолгу и досадливо кричали — звали неслухов детей и папаш («Щи стынут!»), а то и мамаш, которым авоськи перестали оттягивать руки, как только женщины узнавали у подъездов последние новости. От детской площадки, смешно перебирая ножками, побежал белокурый мальчик. Он тянулся ручками к маме и выговаривал на ходу забавные картавые слова.

Тоня бросилась ему навстречу, но не успела. Малыш сделал два шага в сторону и упал. Лежа он осматривал пыльную ладошку. Из пухлого его кулачка сыпался песок. В мальчике боролось удивление и желание всласть нареветься.

Саша присел около Сережки и потрепал его курчавую голову. На дядю смотрели серьезные недоверчивые глаза, до смешного похожие на глаза его мамы.

Потом он рассказал Тоне, как приняли у них ее статью. Разговор о статье он повел, уверенный, что ей важно знать мнение медиков, и, может, больше всего — их мнение. Поэтому говорил неторопливо и обстоятельно, а сам на нее смотрел и на людей, выходящих из-под арки.

Она как будто не слушала его. Ей было неловко. Сережка дергал ее за руку, опасливо поглядывая на большого дядю.

— Спасибо, — сказала Тоня, так ничего и не ответив ему, и пошла с Сережкой, солидным и спотыкающимся своим сыном.

Они обошли цветочную клумбу, кучу песка, у которой играли дети. Сережка потянул ее туда, но она не разрешила. Глушко подождал немного и медленно прошел мимо арки, в подъезд. Заглянул в ящик для писем — пусто. Дарья Петровна открыла дверь, улыбнулась, увидев его, но он заметил, какое выражение на лице успела сменить ее улыбка. Дарья Петровна шла впереди, усталая, ссутулившаяся, прятала от него лицо и беспокойные руки. В комнате он сел, чтобы видеть на большом портрете смеющиеся глаза Аллы. Фотография была сделана в тот год, когда Алла закончила школу. Тогда она не носила очков и выглядела здесь еще более смешливой и ребячливой.

Во всегдашней чистоте, которой отличалась квартира Дарьи Петровны, сегодня угадывался особый блеск. Наверное, тоска по дочери — особая тоска, от которой не опускаются руки. А может, домохозяйка и не дожидается этой тоски? Возможно, так только кажется мужчине, придающему большое значение вдохновению, а на самом деле все проще и прозаичнее — ежедневная, невидная, ставшая неизбывной привычкой, работа.

Дарья Петровна принесла чай и бутерброды.

— Писем не получал? — спросила она.

Он мотнул головой и подумал, как, в сущности, мало требуется слов друзьям, чтобы понять друг друга и как много нужно усилий, чтобы спрятать за веселыми словами свои огорчения. А она суетливо ходила по квартире, чему-то некстати улыбалась и, замечая за собой эту суетливость, поспешно пряталась на кухне.

Отодвинув стакан с чаем, он решительно встал. Дарья Петровна орудовала у плитки, громко хлопала крышками, ворошила шипящую картошку на сковородке. Купленный им линолеум был аккуратно заделан под плинтусы.

— Дарья Петровна, что-нибудь случилось?

Сначала она выключила газ. Получилось у нее рывком, словно она испугалась, но руки опустила медленно и медленно повернула голову. В ее глазах застыла боль и отчаянье. И была в ее глазах мольба о пощаде, угадав которую Глушко подумал, что пришел вовремя.

Ее твердости хватило на одно-единственное слово — «нет». Потом она села на стул и подперла голову рукой, облокотившись о край стола. В другой ее руке дрожала ложка. На линолеум капало масло.

Он протиснулся около кухонного шкафа, стал рядом, но Дарья Петровна не поднимала глаз. Саша дотронулся до ее плеча. Она взяла его за руку. Они прошли в комнату и сели за стол. Как перед дракой, когда еще и врага не разглядеть, внутри у Саши шевельнулось холодное, пустое.

— Я боялась… Боялась, что Алла узнает. Господи, теперь уж ничего не скроешь…

Ее