Однако с середины 1960-х годов из Сеула стали поступать новости, которые не могли не беспокоить северокорейское руководство. В то время как темпы экономического роста в Северной Корее, несмотря на регулярные мобилизационные кампании, медленно, но неуклонно снижались, на Юге началось то, что впоследствии получило название «южнокорейского экономического чуда». Южная Корея к концу 1960-х годов по основным экономическим показателям стала обгонять Север, и этот разрыв на протяжении последующих десятилетий продолжал увеличиваться, причем увеличивался он весьма впечатляющими темпами. В этой обстановке с конца 1960-х годов меры по изоляции страны были значительно усилены. В частности, тогда было запрещено владение радиоприемниками со свободной настройкой. После появления телевидения в приграничных районах телевизоры тоже стали пломбироваться, дабы затруднить их использование для просмотра китайских телепрограмм: последние представляли собой некоторую опасность просто в силу того, что с 1990-х годов китайское телевидение в приграничных районах стало активно ретранслировать южнокорейские программы.

Находящиеся в Северной Корее иностранцы тоже столкнулись с самыми разнообразными ограничениями. Во-первых, количество иностранцев резко сократилось. С конца 1960-х Северная Корея значительно снизила масштабы обмена студентами со странами Восточной Европы и СССР: фактически на протяжении почти 20 лет учиться за границу ездили только крайне немногочисленные выходцы из высшей элиты. Соответственно, сократилось и количество иностранных студентов, находившихся на территории страны. Иностранные гражданки, которые состояли в браке с гражданами КНДР, столкнулись с очень серьезным давлением и в итоге в своем подавляющем большинстве были выдавлены из страны. Любое общение с иностранцами стало подозрительным, и в 1970-е годы нормальной стала ситуация, когда пхеньянец в самом буквальном смысле слова убегал от иностранца, попытавшегося задать ему какой-то вопрос на корейском языке. Осторожность эта могла выглядеть комичной, но была совсем не лишней, ибо любое общение с иностранцем вызывало к человеку повышенный интерес со стороны спецслужб. Разумеется, это не означало, что человека, поговорившего с советским дипломатом о погоде, отправляли в тюрьму или высылали из Пхеньяна, но это гарантированно означало, что ему придется провести некоторое время в общении с бойцами невидимого фронта – перспектива, которая ни у кого не вызывала восторга. Фактически в контакт с иностранцами до начала 1990-х годов могли вступать лишь немногочисленные и тщательно проверенные люди, которые имели на то разрешение.

В Северной Корее помнили и о том, что нежелательная информация могла поступать не только извне, но и, так сказать, из прошлого. Официально признанная картина истории страны постоянно менялась и пересматривалась – обычно таким образом, чтобы подчеркнуть исключительное значение и потрясающую мудрость Семьи Ким. В этой обстановке даже официальные письменные издания, вышедшие 15 или 20 лет назад, могли стать источником смуты в умах простонародья. Северокорейское руководство понимало, что рядовому человеку вредно читать старые статьи в «Нодон синмун», в которых тот или иной политический деятель, все упоминания о котором исчезли из официальной печати некоторое время назад, величался одним из высших руководителей страны и даже заслуживал неоднократных благодарственных высказываний от самого Ким Ир Сена. В результате с 1960-х годов в КНДР стала действовать система, в соответствии с которой все старые периодические издания, включая и самую главную газету «Нодон синмун», по истечении определенного срока стали отправляться в спецхран.

Благодаря этим усилиям северокорейскому руководству удалось создать уникальную информационную среду. С начала 1960-х и до конца 1980-х годов рядовой северокореец знал о внешнем мире мало, а то немногое, что он знал (или считал, что знает), было в основном одобрено идеологическими и политическими властями. Ситуация, правда, стала меняться в конце 1980-х, когда система эта начала разваливаться под натиском экономических проблем и давлением новых технологий.

Северная Корея – страна киноманов. По крайней мере, в 1987 году «Радио Пхеньяна» заявило, что средний северокореец посещает кинотеатр 21 раз в год. Южнокорейские социологи, которые в середине 1990-х годов проводили опрос среди находящихся в Южной Корее северокорейских беженцев, приводят очень похожую цифру – 15–18 посещений в год. Для сравнения, в то же самое время среднестатистический житель Южной Кореи ходит в кино всего 2,3 раза в год.

Власти поддерживают развитие кинематографа. Особую роль в этом играл Ким Чен Ир, который уделял киноиндустрии огромное внимание. Полководец был известным киноманом уже в университетские годы. В начале 1960-х годов Ким Чен Ир, тогда учившийся в университете имени своего отца, использовал свое особое положение для организации закрытых просмотров иностранных фильмов. Эти фильмы импортировали в очень небольшом количестве копий – фактически для личного потребления сына Великого Вождя, его друзей и подруг. Со временем он инициировал и постоянно держал на личном контроле так называемую операцию № 100 – систематическую закупку копий зарубежных фильмов и их отправку в КНДР, где эти фильмы мог смотреть он сам, его окружение, а также избранные северокорейские кинематографисты. Это было необходимо в том числе и потому, что в конце 1960-х годов Ким Чен Ир, который как раз тогда утверждал себя в качестве наследника, некоторое время был фактическим руководителем кинематографа страны.

Главными темами северокорейского кино десятилетиями оставались революционный энтузиазм масс и происки врагов. Однако с течением времени становилось ясно, что политически правильные фильмы о героических сталеварах и мудрых секретарях заводских парткомов не пользуются особой популярностью у северокорейских зрителей, которые всегда искали им альтернативу. Долгое время такой альтернативой служили боевики местного производства, скроенные по лекалам мирового кинематографа, но насыщенные «правильным» политическим содержанием. В роли злодеев, которые в итоге получают по заслугам, в этих боевиках выступают американцы, японцы, их корейские пособники или реакционные помещики. Первые такие фильмы появились в середине 1980-х годов, и северокорейцы спешили на «Хон Гиль Дона» (корейский вариант вечной истории про Робин Гуда, действие которой происходит в XVII веке) или на «Приказ № 027» (о подвигах северокорейских спецназовцев во время Корейской войны).

Однако главную альтернативу официозу, который даже самые искренние сторонники режима считают скучным, в КНДР составляли и составляют иностранные фильмы. До начала нулевых иностранный кинематограф в Северной Корее был представлен почти исключительно фильмами социалистических стран. При этом попадали на экран только те фильмы, которые соответствовали суровым требованиям северокорейской идеологии (или, по крайней мере, не противоречили ей слишком уж явно). В 1950-е годы, когда собственного кинопроизводства в стране фактически еще не существовало, а отношения с СССР, Китаем и странами Восточной Европы были дружественными, на северокорейском экране доминировали советские и китайские фильмы, равно как и фильмы из других социалистических стран. Однако в начале 1960-х отношения Пхеньяна с Москвой испортились, и с тех пор Советский Союз, как и большинство социалистических стран Восточной Европы, стал восприниматься как источник опасного ревизионизма. На пару десятков лет советские фильмы почти исчезли из северокорейского проката, так что на протяжении 1960–1980-х годов иностранное кино в КНДР было представлено более идеологически выдержанными фильмами из маоцзэдуновского Китая, Албании, Румынии и, как ни странно, весьма либеральной Югославии (впрочем, в Югославии закупались в основном истории о героических партизанах). Только в начале 1980-х, в период очередного потепления отношений, советские фильмы опять появились на северокорейских экранах.