– Скоро уже двадцать.

– И что, ты сделаешь ей такой подарок? Это будет самое глупое из всего, что можно совершить.

– Так что же делать?

Зервас, у которой кончились сигареты, выбирала из пепельницы окурки подлиннее. Наконец она чиркнула спичкой и затянулась, сощурив глаза на огонек.

– А что, если поговорить с кем-то из его друзей? Может быть, они смогут подсказать?

С его друзьями я разговаривала. Первым проявился Марат, которому давно уже было все известно. Но как бы хорошо он ко мне ни относился, в первую очередь он заботился о Севе.

– Происходит что-то непонятное. Но мне это все очень не нравится. Трудно в такой ситуации давать советы. Рецептов у меня нет.

– Но что же мне, выставить его?

– Нет, нет, ни в коем случае.

– А чего ждать?

– Все утрясется. Но если ты послушаешь меня, мне кажется, пора уже тебе обидеться.

– Что ты имеешь в виду под «пора обидеться»? Мы, собственно, и так… Отношений у нас никаких нет, таких, какие должны быть не у престарелых супругов. У нас и контакты вообще весьма ограниченны, мы общаемся только, когда он звонит или приходит на короткие побывки. Он мне звонит, что-то врет, я знаю, что он неизвестно где, я ему говорю «нет», он вешает трубку и делает по-своему. Что конкретно ты мне советуешь? Мое решение такое – я могу собрать все его вещи, свернуть и отвезти их по адресу. Ты мне можешь дать точные координаты, куда везти?

– Ну что ты! Что ты говоришь, Женька? Я разве тебе что-то такое предлагал?

– Ты говоришь «пора обидеться». Ты же не присутствовал при наших разговорах.

Есть люди, способные посчитать своих друзей на пальцах одной руки. Но у Севы, где бы он ни оказывался, сразу появлялись новые друзья. Некоторых, как Антона или Владика Воробьева, он знал еще со школы, Марата и Игоря с университетских времен. Друзья по картам, друзья по ипподрому, друзья по работе в научных институтах и Худфонде, друзья из Тбилиси, Ташкента, Самарканда и Еревана сменялись в бесконечном калейдоскопе у меня перед глазами. Он безумно гордился моими кулинарными талантами и умением принимать гостей, всех таскал в дом и угощал моими фирменными блюдами: сациви, хачапури, гусь в кисло-сладком соусе, дичь. Но в последние годы его друзья приходили к нам все реже. Жора Шумилин, один из самых знаменитых в Москве конферансье, к нам никогда не приходил, но вот я у него пару раз бывала – Сева специально отвел меня познакомиться и показать место, где он проводил так много времени. Жора был старше Севы лет на пятнадцать, точно знать было нельзя, он скрывал свой возраст. Познакомились они, когда Сева еще учился в университете, через общих картежных друзей. Жора, человек известный, знал огромное количество людей, в основном эстрадную богему, и они собирались у него дома для игры в преферанс.

Жора жил в маленькой однокомнатной квартирке в писательском доме рядом с метро «Аэропорт». У одной стены стоял диван, у противоположной стены ломберный столик, за которым шла игра. Сева говорил, что Жора любил карты, много играл, но жил не картами. По-настоящему его интересовала только его работа – эстрада. Жора давал концерты каждый день. Он уезжал из дома около шести, а к десяти возвращался, они же продолжали играть в его отсутствие. В холодильнике у него всегда было пусто, выпивки никакой. Все, что его гости там ели и пили, они приносили с собой. Сева даже уверял, что для Жоры карты являлись главным источником еды: все, что его гости там ели и пили, они приносили с собой, этим и он питался, да и выпивал с ними заодно. Сева всегда был мотом, он обожал бросаться деньгами, и Жорина скупость его страшно раздражала.

– Жора тщательно скрывает, что он патологически жаден. А жадность его – притча во языцех: он вечно стреляет сигареты, а не курит свои, никогда не ходит в ресторан, если платят по-немецки – каждый за себя. Знаешь, сколько раз я его водил в ресторан за свой счет? Он приходит, только когда его приглашают на банкет, да и то не всегда. Недавно встречаю знакомого, он говорит: «У меня пятидесятилетие, я Жору позвал. Но с пустыми руками на банкет нельзя, надо хотя бы букет цветов купить. А букет стоит денег, так что, посчитав, что к чему, Жора ко мне не придет».

– Да тебе какое дело? Вот ведь еще говорят, что это бабы – сплетницы, – засмеялась я.

– Мы играем на копейки, но для него это вполне приличная сумма. У него концерт стоит десять рублей, это высшая ставка. Поэтому он, как и все остальные артисты советской эстрады, постоянно ездит на гастроли, где в день они дают три-четыре концерта. Таким образом, он зарабатывает тридцать-сорок рублей. В день. Это предел мечтаний. А в карты разыгрывается за ночь – за двенадцать часов, а иногда за двадцать четыре часа игры – пятнадцать-двадцать рублей. Для Жоры это вполне осязаемые деньги. Кроме того, он фарцует. Кто-то из его друзей и знакомых все время бывает за границей, они оттуда привозят импортные шмотки, и он их перепродает.

– Что ты вдруг чужие деньги считаешь? Вы поругались, что ли? Раньше ты и слова плохого не давал мне сказать про него, Жора был непререкаемый авторитет. А сейчас такое. Он же твой друг?

После очередного раунда моих расспросов и его ответных криков, закончившихся привычным уже хлопаньем двери, я не выдержала и позвонила Жоре. Я была уверена, что он тоже в курсе всей ситуации, вся Москва была в курсе нашей ситуации. Но ничего путного я от него не добилась, он твердил как заведенный о том, что Севу надо спасать.

– Тебе ничего не угрожает. А Севу надо спасать. Он сам понимает, что попал как кур в ощип, и хочет вырваться, но эта девушка – это что-то небывалое, такие только в романах или фильмах ужасов бывают. Ты – умная интеллигентная благородная женщина, такие редко встречаются – и это не только мое мнение, это и мнение Севы, которое он чуть не всякий раз, как мы встречаемся, озвучивает все долгие годы нашей с ним дружбы. Севино отношение к тебе прекрасно известно – он тебя боготворит и преклоняется перед тобой. Ты всегда будешь его женой. Твоя обязанность – вытащить его.

После этого я поняла, что любые разговоры бесполезны, никто ничем помочь не может.

Ни Антон, ни Игорь в этих пересудах участия не принимали. Сева с ними уже реже общался, они почти не встречались. У каждого началась своя жизнь. И тот, и другой говорили, что чувствуют в нем жуткий комплекс неполноценности из-за того, что он, самый талантливый из них, был вынужден уйти из науки. Они же оба к своим сорока годам были уже докторами наук.

– Общение не то, что было раньше. Бяша собой очень недоволен, и это на нем отражается, – сказал мне Антон.

В какой-то спокойный момент мы с Севой сидели вдвоем дома, нормально разговаривали, и я ему обо всем рассказала. Он разозлился:

– Если у кого и есть комплекс неполноценности, то у них. Занимаются херней, никому не нужны, живут на копейки, на всем экономят, подкладываются под начальство и руководствуются линией партии. Я не хожу на службу с девяти до пяти, не имею над собой начальства, и денег у меня столько, сколько они ни разу в жизни не то что не держали в руках, а не видели даже. Только в кино. Они мечтают о моей жизни и утешают себя сказками о занятиях наукой. Антон – большой ученый! Что он делает там, кроме как протирает штаны и страшно, невыносимо скучает? Я никогда и не хотел заниматься наукой – я имею в виду тем, что в этой стране выдают за науку. Я комплексую из-за того, что вынужден был уйти из науки? Да я сам ушел!