приступ – в лоб или в обход, этого спецназовцы, разумеется, не знали, да это, по большому счету, было и неважно. Важно было другое – продержаться. Любым способом и столько, сколько нужно. То есть пока не прибудут советские истребители.

Тяжелее всех ожидание давалось Муромцеву. Ему становилось все хуже, несколько раз он терял сознание, и лишь каким-то сверхъестественным, непонятным даже ему самому усилием удавалось вынырнуть из черной, душной и липучей тьмы беспамятства. Вынырнув из этой ямы, он какое-то время приходил в себя, мучительно пытаясь сообразить, где он находится, что он тут делает и кто эти мужчина и женщина, которые находятся рядом с ним. В конце концов он приходил в полное сознание, даже пытался улыбаться, затевал разговор: с Павленко – по-русски, с Меридой – по-английски.

Павленко почти не отходил от Муромцева, то и дело стараясь ему хоть чем-то помочь, и это было очень неудобно и трудно, потому что одновременно приходилось наблюдать через окно за противником.

Мерида какое-то время безучастно сидела в кресле, затем вдруг встала и, глядя на Павленко, произнесла несколько слов по-английски. И удивительное дело – Павленко ее прекрасно понял, хотя из английского знал лишь несколько школьных фраз! Как ему удалось понять эту женщину, он не задумывался и даже не удивился своей неожиданной понятливости – не до того было. Главное, он ее понял и с тем, что она сказала, согласился без раздумий и колебаний.

– Я посмотрю за ним, – сказала Мерида, обращаясь к Павленко. – Не бойся, все будет хорошо. А ты занимайся своим делом.

Павленко хотел что-то ответить, но только кивнул и отвернулся к окну. Мерида подошла к Муромцеву, сидевшему в кресле в неудобной скрюченной позе, и помогла ему лечь на пол – больше было некуда. Под голову она положила ему курточку с американскими военными знаками. Затем отстегнула от ремня на Муромцеве флягу с водой, сделала несколько глотков, будто пробуя воду на вкус, и протянула флягу Муромцеву.

– Пей, – сказала она. – Но только – три глотка, не больше. У тебя – жар. Ты ранен. Тебе больше нельзя.

Муромцев послушно сделал три глотка и дотронулся до руки Мериды.

– Зачем ты меня положила? – спросил он.

– Тебе надо лежать, – сказала она. – Ты – раненый.

– Но если они будут нас атаковать, мне надо будет встать! – запротестовал он.

– Зачем? – спросила Мерида.

– Чтобы стрелять!

– Пока нас никто не атакует, – сказала женщина. – Так что – лежи.

Какое-то время они молчали, затем Мерида сказала:

– Я хочу посмотреть твои раны. Пока нас не атакуют…

– Но… – попытался протестовать Муромцев.

Мерида его не слушала. Быстро и ловко она расстегнула на Муромцеве одежду и озабоченно покачала головой.

– Что, все так плохо? – спросил он, наблюдая за выражением ее лица.

– Сколько вы намерены пробыть здесь? – вопросом на вопрос ответила Мерида.

– Пока не прибудут наши, – ответил Муромцев.

– Сколько? – повторила вопрос Мерида.

– Пять или шесть часов, – сказал Муромцев. – Может, семь…

Женщина ничего не сказала, даже выражение ее лица не поменялось. Она лишь поправила бинты на Муромцеве, привела в порядок его одежду, и все.

– Юра, – позвал Муромцев Павленко. – Что там видно?

– Пока ничего нового, – ответил Павленко. – Ты лежи…

– Лежу… – вздохнул Муромцев.

Но лежать без движения, да при этом еще и не разговаривать, Муромцеву было трудно. Он боялся, что опять потеряет сознание, и на этот раз, может статься, надолго. А этого никак нельзя было допустить. Потому что как же Павленко будет сражаться – один? Да к тому же не исключено, что американцы пожелают затеять с советскими спецназовцами еще какие-нибудь переговоры. А кто сможет им ответить, кроме него, Муромцева?

– Зачем ты это делаешь? – спросил он у Мериды.

– Что именно? – взглянула на него женщина.

– Перевязываешь меня, ухаживаешь…

– А ты не понимаешь?

– И понимаю, и не понимаю…

– Тогда отбрось то, чего не понимаешь, и думай о том, что понимаешь, – усмехнулась женщина. – И все будет просто.

– Вот как, – удивленно произнес Муромцев. – Тогда все будет просто. Действительно…

Минуты две он молчал, затем вновь задал Мериде вопрос:

– Зачем ты пошла в армию?

– А ты – зачем? – в свою очередь спросила Мерида.

– Я – мужчина. Армия – дело мужское.

– А какое же дело женское?

– Ну… – поразмыслил Муромцев. – Печь хлеб. Пеленать дитя. Сажать цветы. Смотреть в окно – не идет ли ее мужчина.

– Откуда? – взглянула на него Мерида.

– Без разницы… С войны. С работы. Из дальних странствий. Есть много чисто мужских дорог, по которым уходят мужчины. И по которым возвращаются…

– Красивая сказка…

– Может, это для вас сказка. А для нас – это жизнь. Мы так живем.

– Тогда – красивая русская сказка.

– Тогда – мы живем в красивой сказке. Разве это плохо?

– У тебя есть женщина, которая тебя ждет?

– Нет.

– Почему же?

– Так получилось…

– Вот и у меня нет мужчины, которого бы я встречала, глядя в окно. А в армии хорошо платят.

– В армии еще и стреляют. И убивают.

– Не всегда же. И не всех…

– Не всех. Но вот меня…

– Как твое имя?

– Василий.

– Ва-си-лий, – по слогам выговорила Мерида.

– Почти правильно, – через силу улыбнулся Муромцев.

– Ваши самолеты и вправду прилетят? – после короткого молчания спросила Мерида.

– Да, прилетят.

– И будут бомбить аэродром?

– Нет.

– Зачем же ты сказал им, что будут?

– Чтобы ты осталась жива.

– Мне трудно понять такую сложную аллегорию…

– Тогда отбрось то, что ты не понимаешь, и думай о том, что понимаешь, – посоветовал Муромцев. – И все будет просто и понятно.

Они посмотрели друг на друга и разом рассмеялись. Павленко, не ожидавший ничего подобного, с недоумением и даже испугом повернулся от окна:

– Вы чего?

Но