Пленниц осматривали даже тщательнее, чем лошадей. Обычнымделом было не только в рот заглянуть, зубы пересчитать, но и грудь ощупать,опытной рукою помять бедра рыдающей от стыда жертве. Если зубы оказывалисьиспорченными, а на теле обнаруживались бородавка, рубец или иной недостаток,покупку отшвыривали с таким презрением, плевками и проклятиями, что она незнала, радоваться недолгой свободе или плакать от унижения.

Лиза, ошеломленная, оглушенная, во все глаза смотрела наторг, когда вдруг чья-то рука вцепилась ей в плечо.

Лиза резко повернулась и тут же вскочила на ноги сиспуганным визгом. Над ней склонялось какое-то ужасное лицо с огромнымигорящими глазами! Не сразу она поняла, что перед нею стоит гигантского ростаженщина, задрапированная черными шелками, с черным покрывалом на голове,закрывающим все лицо, кроме глаз.

Не выпуская плеча Лизы, она выволокла ее из-за спин другихпленников, задрала юбку и так бесцеремонно обшарила все сокровеннейшие местамолодой женщины, что та закричала возмущенно и, вырвавшись, с размаху влепилапощечину в тонкий черный шелк, занавесивший лицо обидчицы.

Огромные глаза словно бы пожелтели, такой огонь изумлениявспыхнул в них, а Лиза была вмиг схвачена двумя смуглыми, обнаженными по поясгулямами[43] в тюрбанах, руки ее заломили за спину, и один из рабов взмахнулнад нею плеткой-семихвосткой.

Однако женщина в черном быстрым жестом остановила его.

– С этой девкою я расквитаюсь сама, – густым голосомпробасила она, не сводя глаз с дрожащей от злости, хотя и несколькоперепуганной собственной смелостью Лизы. – Я ее покупаю! Думаю, строптивицапридется по вкусу бекштакам[44] нашего султана. Ничто так не разжигает мужчину,как сопротивление женщины. Ну а если она еще и умна, то, глядишь, и на большеесгодится.

После сих загадочных слов женщина в черном небрежно швырнулав протянутую ладонь торговца-татарина маленький шелковый мешочек с монетами и,не обращая внимания на недовольные вопли крымчака, посчитавшего себяобделенным, величаво двинулась в обход базарной площади, а два гуляма, связав Лизеруки, присоединили ее к сворке из доброго десятка самых разных, красивых инекрасивых, женщин и погнали их всех следом за новой хозяйкой.

Сразу за городскими предместьями начался мелкий лес,перемешанный с неровными прогалинами и холмами. С бугров рваными хвостамисползали глубокие овраги.

Трясясь на арбе по каменистой дороге, Лиза во все глазасмотрела вокруг.

Дорога отнюдь не была пустынной. Вдали виднелись татарскиеселения: домишки с плоскими крышами лепились к склонам холмов. Прекрасныеитальянские тополя, стройные, сквозные, возвышались меж плоских, низенькихбеленьких домиков; только изящные минареты могли соперничать с ними встройности.

К своему изумлению, она обнаружила, что кое-что может понятьв речи крымчаков, и теперь знала: гора, мимо которой они проезжали, называласьАргамыш, речка – Чюрюк-су, глинистые округлые холмы – яйлы, этот городок –Старый Крым, охранники – бекштаки, а женщину в черном называли Гюлизар-ханым.Как будто в основе речений калмыков, татар, турок лежал один язык, знаякоторый, хотя бы в общем, можно было приспособиться ко всем остальным. Этооткрытие вселило в нее странную бодрость: как бы ни сложились события, чужакамничего не удастся совершить тайком, она ведь все понимает!

Занятая этими мыслями, Лиза даже не заметила, как их караванприблизился к высокой, сложенной из камня стене, за которой виднелись вершиныпышного сада и купола изящного дворца.

Тяжелые ворота распахнулись и, впустив караван в широкиймощеный двор, тотчас захлопнулись. Пленниц повели в какой-то подвал, где вволюдали молока и лепешек, а потом Гюлизар-ханым велела им спать до утра.

– Нынче от вас никакого проку нет, – бросила онапрезрительно. – Да и грязны, будто сама грязь придорожная. Кого разохотяттакие? Но уж утром я за вас возьмусь!

«Гюлизар-ханым! Гюлизар!.. Это ведь, кажется, означает«розочка». Ничего себе! Она больше похожа на кочан капусты».

Кто же она, эта Гюлизар-ханым? Уж очень почтительны были снею воины. Родственница султана? Или что-то вроде домоправительницы? А не топросто сводня, которая приводит все новых и новых красавиц на ложе похотливогомусульманина?

Одна из полонянок, Параска, присевшая в уголке рядом сЛизою, вдруг чуть слышно запела:

По тим боцi в огни горять – нiкому тушити.

По тим боцi орда снує – нiкому спинити.

Зажурилась Україна, що нiде прожити,

Гей, витоптала орда кiньми маленькiї дiти…

Тихий голосок ее вдруг налился слезами, задрожал:

Малих дiтей витоптала, старих порубала,

Молодую челядоньку у полон забрала…

Песня оборвалась, и Лиза с облегчением перевела дух. Отэтого стона так стиснуло сердце, будто с камнем на шее подтащили ее к темномуомуту. Как будто все невыплаканные слезы враз подкатились к горлу. Нет, невремя их выплакать! Лиза возблагодарила Бога, когда тоненький голосок Параскиоборвался. Неожиданно на смену ей пришла Ганка с новой жалостливой песней.

Этого Лиза уже не могла выдержать.

– Замолчите! – Она вскочила, зажимая ладонями уши. –Замолчите! Воете, как волчицы!

– Да чтоб тебя черною стыдобою побило! – вдруг завизжала тасамая Ганка, которая только что упоенно рыдала. – Ступа ты чертова! Словнозаодно с нехристями, слезу пролить не велит!

– Шелуди бы тебя шелудили! – яростно поддержала ее всегдасмиренная, задумчивая Мотря.

А там и остальные принялись голосить, перебивая друг друга.

Лиза так и обмерла. Вопят, словно она отняла у них что-тосвятое. Но ведь Лиза знала, что нельзя, нельзя позволить отчаянию овладеть имисейчас, когда завтрашний день должен полностью переломить их жизнь. Да, их неждет ничего хорошего. Но ведь он все-таки настанет, завтрашний день! Ведь онидошли до Кафы, они не лежат в балке, глаза не выклевало воронье, не моют дождибелые косточки. Они не валяются обугленные под сгоревшею кибиткою, не гниют надне Волги.

Они не ведают, какое это счастье – каждый день жизни! Какоесчастье, если смерть не плетется неотступно следом. Что они воют? Что хоронят?Былую жизнь? Но она – былая.