– Может, он сам нашел себе место, где и прятался.

– Всякое возможно.

Офицер подошел к двери, но вдруг повернулся и спросил:

– У вас есть амбар?

– Садовый сарай… А этот дезертир мертв?

– Это, мадам, вас не касается.

После ухода эсэсовца Элен понадобилась вся сила воли, чтобы сохранить самообладание. Мало того что Виктора схватили и, возможно, застрелили, теперь еще и это. А вдруг Томас по-прежнему жив и указал немцам на их дом? Элен отвернулась от капитана и принялась сматывать бинт, чтобы скрыть дрожь в руках. Перед глазами неотступно стояло лицо Томаса. Живого. Мертвого. Внезапно появившегося в их доме. Смеющегося над ней. Лежащего в гробу. И самая отвратительная из картин: Томас, сидя в гробу, указывает на нее. Мозг захлестывал вихрь мыслей. Пытаясь хоть как-то остановить мелькающие образы, Элен зажала уши.

– Мадемуазель!

Элен не сразу сообразила, что капитан Мейер обращается к ней.

– Не беспокойтесь, – донеслись его слова. – Они просто хотят вас попугать. Кому есть дело до какого-то солдата-дезертира? Скорее всего, патруль его и застрелил.

Час спустя в клинику заглянул местный полицейский Лео и спросил Элен. Уже будучи взвинченной, она затаила дыхание, приготовившись услышать новую порцию дурных вестей. Элен повела Лео в комнатку в задней части клиники, подальше от чужих ушей.

– Через два дня состоится суд, – сообщил полицейский.

Элен едва не застонала.

– Через сорок восемь часов? И ни часом позже?

– Да. Начало в девять утра. Будут судить троих пленных из шато и Виктора.

– Боже! – вырвалось у Элен; она почувствовала слабость во всем теле.

Лео молчал.

– Значит, Виктор жив. Он ранен? Избит?

– Насколько мне известно, нет.

Элен плотно сжала губы. При мысли об Элизе у нее екнуло сердце.

– Его будут допрашивать?

– Почти наверняка. Но он сумеет продержаться двое суток и ничего не выдать, какие бы пытки к нему ни применяли. Он парень крепкий.

Элен зажала рот, боясь застонать. Ей хотелось выплеснуть страх, нараставший внутри, – закричать, заорать, начать молотить кулаками по стене. Но она не могла себе этого позволить.

– Остальные не пострадают, – сказал Лео, одобряюще похлопывая ее по плечу. – Элизы в кафе не было. Я предупредил Виолетту: пусть передаст всем, чтобы рассредоточились.

– По тайникам?

– Да. На какое-то время группа перестанет действовать.

– А Виктор?

– Увы, ему уже не вырваться.

– Но как немцы его схватили? Как они вообще узнали о плане? Может, нас кто-то предал?

Лео покачал головой, затем пожал плечами.

Элен подумала об Элизе. Вспомнилось, как сестра боялась, что ошиблась шахтой. Если это действительно так, чувство вины будет глодать несчастную Элизу всю оставшуюся жизнь.

Элен вернулась с работы раньше обычного, но никак не могла успокоиться и ходила из комнаты в комнату. Мысли неотступно крутились вокруг суда. Она хотела поговорить с Элизой, но той не было дома.

Как ни странно, лучшим способом выбраться из тупика и вернуть себе душевное равновесие была уборка. Элен этот способ всегда выручал, и она надеялась, что он и сейчас поможет ей сдерживать жуткие мысли и ощущения. В методичном наведении порядка в доме было что-то успокаивающее. Ритмичные движения швабры, оттирание пятен, энергичное наведение блеска. Ни о чем не надо думать; сосредоточься на том, что делаешь, и все. Уборку Элен начала с гостиной – места, где сестры проводили изрядную часть времени: причесывались, распивали чай и не только, читали или просто обсуждали прошедший день. Перво-наперво она, как всегда, оглядела комнату. Беспорядок был повсюду. Диванные подушки валялись на полу. На большом диване, поменявшем с помощью Виолетты нутро и обивку, валялись раскрытые книги. Кое-как задвинутые занавески все в складках. Мусорная корзина переполнена. Куда ни глянь – везде глаз натыкался на пустые чашки и стаканы.

Прежде всего Элен вернула на место подушки, энергично взбив каждую и аккуратно составив на диване. Она отошла, любуясь делом своих рук. Отлично! Потом настал черед стаканов и чашек, которые она отнесла на кухню и вымыла. Вернувшись в гостиную, она собрала с дивана все книги и поставила на полку в алфавитном порядке. Иначе как можно найти нужную книгу? После этого Элен принялась тщательно и педантично вытирать пыль со всей мебели, ламп, статуэток и картин. Она не могла смириться даже с тонким слоем пыли. С особой тщательностью Элен освобождала от пыли материнские фарфоровые статуэтки и любимую бронзовую фигурку Флоранс. Сестру очаровывал слой патины. Эту фигурку она забрала из сада, окружавшего их ричмондский дом, и утверждала, что такую прелесть надо беречь от воздействия стихий. В дальнейшем эта прелесть перекочевала из комнаты Флоранс на кухню и наконец в гостиную, где заняла место на буфете. Клодетта явно была бы против, но Флоранс просто влюбилась в бронзовую отдыхающую фею. Фея сидела, вытянув ногу, на которой устроился голубок. Младшую сестру восхищали тонкие черты лица феи и крылья, где была видна каждая прожилка.

Иногда уборка погружала Элен в подобие транса. Мысли исчезали, но одновременно она забывала, какую часть работы сделала, а какую – нет. Подмела ли она пол? Конечно же нет. Уборка для Элен была сродни живописи. То и другое занятие освобождало мозг от мыслей. Занимаясь уборкой или стоя с кистью у мольберта, она выпадала из времени. То же происходило с Клодеттой, когда та писала. Элен помнила, как однажды увидела мать за письменным столом. Казалось, та что-то пишет. На самом деле Клодетта смотрела в окно, позабыв про ручку. Это было похоже на транс. Элен спросила, что у них сегодня к чаю, однако мать будто не слышала вопроса. С того дня она вообразила, что Клодетта записывает в дневник какие-то секреты, и ей ужасно захотелось в них проникнуть.

Через несколько лет, когда они освобождали ричмондский дом для нового владельца, мать арендовала большой мусорный бак, куда побросала все, что называла хламом. Элен стало любопытно, и, когда стемнело, она пробралась к баку, решив порыться в содержимом. К ее изумлению, под картонной коробкой она обнаружила один из материнских дневников. Элен осторожно вытащила тетрадь и унесла к себе в комнату, собираясь поделиться находкой с Элизой. Однако, начав читать, она почувствовала себя воровкой, крадущей материнское сердце. Почему? Да потому, что мысли и чувства, те самые секреты были такими же непостижимыми, как и сама Клодетта. Все записи в дневнике касались утраченной любви, потерянной страсти, смерти духа и желаний. И никаких имен.

Элен вернулась в сегодняшний день, вспомнив о незаконченной уборке и грядущем суде. Закрыв глаза, она заставила себя глубоко дышать.

Гостиная хотя бы приобрела более свежий вид.