этом небольшая часть его души по непонятной причине улыбнулась при мысли о Калисе и возможной новой встречи с ней. А участие Юлии во всех событиях, вор для себя предпочёл отнести к той же области, что и существование мраморных созданий, слишком абсурдно и жутко, если верить всем словам Мины.

***

Мина стояла на выложенной плиткой садовой дорожке, небольшой петлёй огибавшей маленький заросший фонтанчик и подходившей к стёртым временем и сотнями ног ступеням огромного парадного подъезда, накрытого козырьком с лепниной, поддерживаемым двумя ионическими колоннами. Огромный особняк в викторианском стиле напоминал лицо старой и чопорной английской леди, покрытый морщинами трещин, богатая лепнина по карнизу во многих местах осыпалась, высокие окна полузакрыты ставнями, словно это чудовище находилось в полусне. Мрачное впечатление развеивала пышно разросшаяся зелень: плющ тянулся к самой крыше, высокой и с потемневшей черепицей, цокольный этаж был полностью скрыт разросшимися кустами, однако лужайка была недавно подстрижена, придавая своеобразный праздничный вид огромной запущенной постройке под безоблачным, но тусклым небом. Воздух наполнял ненавязчивый лёгкий шум сонного пригорода, в который мягко вошёл новый звук — негромкие медленны шаги. Мимо Мины прошёл Виктор.

Она его не узнала, но почувствовала. Несмотря на тёплую погоду, он был с головы до ног укутан одеждой: на глаза надвинута кепка с большим козырьком, кофта с длинным рукавом и высоким воротом, скрывавшим подбородок, доходя сзади до ушей, перчатки, плотные джинсы и кроссовки. Словно он прятался от окружающего мира и хорошей погоды. Виктор внимательно посмотрел на Мину своими большими, ясными глазами, в которых читалась скорбь и ощущение неминуемой беды. Парень слегка наклонил голову, словноприглашая девушку следовать за собой, и пошёл к дому, она пошла за ним следом.

Тяжёлые двухстворчатые деревянные двери с медным молотком открылись после двукратного щелчка ключа в замочной скважине, Мина была готова услышать скрип несмазанных петель, но резкий звук не разрезал слух. Внутри дом оказался на многоприятней, чем снаружи, конечно новая современная мебель смотрелась дико на фоне стен и пола, сохранивших следы былой роскоши, но не производили ощущения запустения. Если снаружи дом казался населённым призраками, то внутри это было тёплое и обжитое жилище.

Виктор снял с головы кепку, перчатки, засучил длинные рукава, скинул обувь и обернулся к девушке, виновато посмотрев на неё. Но она не знала, как толковать его взгляд — всё её внимание было поглощено страшными шрамами, покрывавшими руки до локтя и тянувшимися ещё выше, под зелёную ткань кофты. На левой руке на пальцах нет ногтей, и они были сломаны и срослись так, что парень уже не мог ими шевелить. Длинные волосы зачёсаны на одну сторону, словно закрывали плешь на темени, длинная прядь пыталась закрыть и шрам, тянувшийся по правой стороне лица, от уха и вниз по шее. Мина чувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Что с ним сделали? Что эти каменные чудовища сделали с её Виктором?! Она хотела броситься к нему и обнять, закрыть своим телом его измученное, жаром своего сердца вылечить его. Но не могла сдвинуться с места, девушка оказалась словно на невидимом нерастяжимом поводке, не могла далеко уйти, но и не могла подойти слишком близко, вытянутая рука сжала пустоту, а полные тоски иссиня-чёрные глаза несколько раз часто моргнули и стали смотреть куда-то в сторону. Так и не решившись что-то сказать или сделать, Виктор пересёк холл и стал подниматься по широкой дубовой лестнице, удручённым зверьком Мина последовала за ним.

На втором этаже от лестницы вправо и влево расходились два рукава коридора, Виктор повернул направо и, пройдя метров шесть в тусклом свете единственного окна в дальнем конце, остановился возле высоких двухстворчатых дверей, словно не находя в себе сил открытьих. Мина замерла рядом с парнем на расстоянии своего невидимого поводка и стала в напряжении ждать следующего его шага. Виктор медлил, он, словно уже знал, что находится по ту сторону дверей, но не хотел их открывать, или потому и не хотел, желая, чтобы они оставалисьзакрытыми. Парень стоял в нерешительности, собираясь с силами, наконец, он поднял руку и толкнул створки дверей, те легко поддались и распахнулись вовнутрь комнаты, впустив в коридор сноп солнечного света. Виктор переступил порог. Мина вошла в ярко освещённую область и посмотрела в комнату. Помещение оказалось огромным, окна выходили на другую сторону и были открыты, всё пропитывал солнечный свет и тепло: старые выцветшиеобои, новую песочного цвета мебель, пыльные портьеры на недавно вымытых окнах, потускневший от времени паркет и вытертый ковёрна полу, ставший грязно-багровым от пропитавшей его крови.

Посередине комнаты лежало двенадцать трупов, скрюченных в предсмертной агонии, с широко раскрытыми стеклянными глазами и безумной улыбкой на губах. У всех были вскрыты вены, в кровавой каше на полу лежало несколько ножей, кто-то ещё сжимал орудие своей смерти в сведённой судорогой руке. Тела образовывали почти ровный круг, все были молодыми, безумное самоубийство радикальной секты. Двое братьев-близнецов сидели, прислонившись друг к другу спинами, ресницы были опущены, на щеках высохшие дорожки слёз. Также по капле жизнь вытекала из них, но на губах осталась улыбка облегчения и спокойствия. Словно они приняли смерть в искупление страданий целого народа. Одной девушке едва можно было дать восемнадцать лет, её длинные русые волосы прилипли ко лбу, а кончики лежали в крови её соседа, тёмноволосого парня в очках. Из-за бликов на их стёклах казалось, что его широко раскрытые глаза блестят лихорадочным блеском, что это одержимый бесом, которые сейчас встанет и, перехватив судорожно сжатый кухонный нож, набросится на первого живого человека. Но живых здесь не было. Здесь были лишь Мина и Виктор — туман и дымка в воспоминаниях, в бесконечном десятилетии, которое парень провёл вдали от неё, скрытый ото всех слоем земли и воспоминаний.

На чувства как на клетку с попугаем набросили тёмную шаль, бессмысленное кровавое безумие сводило с ума. Мина, вынесшая слишком много за этот октябрь, вынесшая слишком много за далёкий июль, закрывшая в тёмном углу души слишком много на долгие десять лет больше не могла чувствовать. Сердце разрывалось, разум отказывался воспринимать, ей нужно было спасать саму себя, и она спасла, закрывшись от всего в холодном саркофаге, умерла и сразу воскресла, но уже другой. Какой она была глупой, какой наивно восторженной, когда увидела всё это в первый раз. Вокруг было не сияние, а серость сухого факта, безжизненность тонкого расчёта, яркая электрическая лампочка, затмившая божественный свет, неоновый нимб вместо святости. Юлия и Асфодель сломали Мину, подвели к красной черте,