Лукас прижал девочку к себе еще крепче.

— Ни за что, — сказал он. — Она моя защита. Моя гарантия. Признайся, Чарли, ты рискнешь выстрелить?

Я не опускала «глок» ни на секунду, держала его перед собой. Лукас стоял метрах в четырех сверху и справа от меня, приникнув лицом к голове девочки, как будто одно только ее прикосновение защищало его, подобно силовому полю.

Элла к этому моменту уже сдалась и пассивно висела на руках Лукаса. Вроде даже обхватила его за шею. В конце концов, хотя девочка и была ужасно напугана, этого человека ее научили называть дедушкой. Такие вещи не забываются в мгновение ока. Я не видела ее лица, поэтому не могла судить, насколько четко она понимает, что творится вокруг.

Я оценила доступные мне уязвимые точки Лукаса и поняла, что вполне могу его вырубить. Один выстрел, через рот. Если буду действовать быстро, то успею даже поймать Эллу, прежде чем он упадет.

Но у меня не получится помешать ей увидеть то, что я сделала. Она все равно станет свидетельницей кровавого убийства. Нельзя детям смотреть на подобные зрелища. Ей же всего четыре года. Сколько она сможет забыть со временем? И какие воспоминания будут преследовать ее всю жизнь?

Медленно, постепенно я подняла дуло «глока», сняла палец со спускового крючка и опустила пистолет.

— Ну ладно, Лукас, — сказала я. — Вы правы. Я не собираюсь…

Это все, что я успела произнести.

Первая пуля вонзилась в левое бедро, лишив меня равновесия. Несколько секунд я чувствовала только удар и шок от удара. Затем пришла боль. Моя нервная система перегрузилась и вырубилась, в то время как мозг кричал телу о необходимости действовать. Я начала поворачиваться, вяло и неуклюже, но в этот момент что-то ударило меня в спину, подобно разогнавшемуся скоростному поезду.

С каким-то болезненным любопытством я наблюдала, как «глок» падает в снег из разжатых пальцев, внезапно ставших чужими. Уловив стремительное движение наверху, я увидела, что Лукас сразу, без колебаний бросился бежать. Элла во все глаза смотрела на меня через его плечо, исчезая за деревьями. Мне никогда еще не доводилось видеть такой ужас на лице ребенка.

Я обещала Элле, что со мной она будет в безопасности, что я ее не оставлю. Я обещала ее матери защищать их обеих, что бы ни случилось.

Я попыталась сделать шаг вслед за быстро удаляющейся фигурой Лукаса, но мое тело отяжелело и наотрез отказывалось повиноваться.

Значит, вот как это бывает…

Я споткнулась и упала.

Не могу сказать точно, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась. Мое пробуждение не было похоже на простое переключение между забытьем и реальностью. Переход был медленным, границы беспамятства и сознания расплывались, создавая мутную взвесь из ярких снов, боли, темноты, неясных воспоминаний и редких моментов полного покоя.

Наконец я открыла глаза и обнаружила, что они готовы оставаться открытыми и меня не тянет снова в пропасть, как обреченного подводника. Зато действительность обрушилась на меня водопадом: слишком много информации, поступающей слишком быстро.

Прищурившись от резкого света, я поняла, что лежу на спине в кровати, которая может находиться только в больнице. Больницы выглядят одинаково и имеют один и тот же запах во всем цивилизованном мире.

На языке ощущался неприятный вкус. Нос и рот были закрыты кислородной маской. У меня было странное чувство, что я отделена от собственного тела. Но, по крайней мере, тело, от которого я себя чувствовала отделенной, у меня тоже было. Значит, собственная смерть мне привиделась.

Но мне не привиделась смерть Симоны.

Я зажмурилась и попыталась блокировать эти воспоминания, спрятаться от них. Я не была готова встретиться с ними открыто. Пока не готова. Ради эксперимента я попробовала пошевелить конечностями. Обе ступни отозвались, хотя, когда я двигала пальцами левой ноги, кто-то будто прожег дырку паяльной лампой в моем бедре.

Пальцы левой руки работали как надо, но правая, похоже, затруднялась ответить на простейшие команды мозга.

Я неподвижно замерла, стараясь не паниковать, затем предприняла новую попытку, говоря себе, что этому должно быть разумное объяснение. Может быть, я отлежала руку во сне. Черт, я же могла так лежать уже несколько дней — а может, и недель. Не удивительно, что моя гребаная рука онемела.

Она ведь затекла, только и всего. Я не была — не была — парализована. Закрыв глаза, я сосредоточила всю свою волю на том, чтобы пошевелить правой рукой. Как, черт возьми, можно сделать это сознательно? Мне никогда не приходилось думать об этом раньше. Идея протянуть руку за чем-нибудь всегда просто формировалась в мозгу, и, прежде чем я успевала это осознать, моя рука уже действовала в соответствии с импульсом.

Только сейчас этого не происходило.

Постепенно, вяло и неохотно, рука начала мне подчиняться. От движения, даже самого незначительного, плечо снизу вверх пронзила пульсирующая боль. Однако дискомфорт ощущался как-то приглушенно — видимо, сказывался эффект морфина.

Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула, с мазохистским наслаждением смакуя жгучий укол в ребра. Боль означала, что я, по крайней мере, способна чувствовать, и потому радовала. Ощущение было такое, будто меня повалили на землю и как следует отпинали ногами. Лекарства не избавили меня от боли, а лишь накрыли ее глухим защитным слоем. Видимо, они же вызывали легкую тошноту. От мысли, что вот-вот и в самом деле вырвет, меня бросило в холодный пот.

Где-то у подножия кровати раздался шорох бумаги, затем тихие шаги, и в поле моего зрения появился мужчина. Добротный, безупречно скроенный темно-синий костюм, сшитая на заказ рубашка, шелковый галстук.

— А, Шарлотта, — сказал мой отец без тени улыбки. — Я вижу, ты снова с нами.

Левой рукой я неуклюже стянула маску с лица. К тыльной стороне ладони была прилеплена бабочка, и я постаралась не перегнуть уходящий куда-то вбок катетер.

— Черт, должно быть, все очень плохо, если ты здесь, — выговорила я каким-то засоренным, простуженным голосом. — Кстати, «здесь» — это где?

Отец нахмурился. Он что-то держал в руках — вероятно, мою медицинскую карту — и сурово взирал на меня поверх очков в тонкой позолоченной оправе, но было трудно сказать, чем вызвано его неодобрение — моей руганью или моим легкомыслием. У меня никогда не получалось читать выражение его лица.

— В медицинском центре в Льюистоне, штат Мэн, — сообщил он. — Ты что-нибудь помнишь?

Я сглотнула.

— Помню, что в меня стреляли.

И что моего клиента убили на моих глазах… но в этом я не собиралась признаваться.

— А потом?

Я изо всех сил попыталась сосредоточиться, но воспоминания ускользали как дым. Чем настойчивее я их преследовала, тем быстрее они от меня убегали.