— С тобой здесь останется Мей Ли, дорогая.

Но Синь Ю сердито затрясла головой. Ей уже исполнилосьдвенадцать лет, она заметно выросла и развилась за те месяцы, что Одри провелав приюте.

— Мей Ли — плохое… совсем плохое!

— Как ты можешь говорить такие вещи?

— Она не китаянка и не Божье дитя. Она японское дитя.

Лин Вей потому и умерла, что родила японского младенца.

— Кто тебе сказал?

Одри была потрясена ее рассуждениями. Откуда Синь Ю этовзяла? Казалось бы, рядом нет никого, кто мог бы внушить ей подобные мысли. НоСинь Ю просто указала на свои глаза.

— Я вижу. Мей Ли — японка. И я помню того японскогопарня, который нравился Лин Вей… — Она сокрушалась при мысли о сестринскомпозоре. — Лин Вей меня обманула, Это не Божье дитя.

— Все дети — Божьи дети. Твоя сестра тебя очень любила,Синь Ю.

Больно думать, что малышка, которую Одри так полюбила, будетотвергнута своим народом. Не прерывая сборов в дорогу, Одри все чаще и чащезадумывалась. А после обеда сходила на почту и отправила две телеграммы. Одну —Чарльзу, с известием о том, что она наконец свободна и скоро вернется домой. Ипочти такую же — деду, она лишь обещала позднее уточнить дату приезда.

Каково же было ее удивление, когда два дня спустя с почтыпримчался мальчишка с ответной телеграммой в кулаке. С замиранием сердцаразвернула Одри тонкую бумажку. Неужели что-то с дедом? Она прочитала текст и,пряча вдруг навернувшиеся слезы, повернулась спиной к столпившимся у крыльцаобитателям приюта. Монахини тактично увели детей, а потом одна из нихвозвратилась и спросила у Одри:

— Вы получили дурные вести, мадемуазель?

Одри покачала головой и улыбнулась сквозь слезы.

— Нет-нет… просто я… я боялась, что случилась беда смоим дедушкой, но телеграмма не о нем… Это совсем, совсем про другое, она меняудивила и… — она снова сглотнула слезы, — и растрогала.

Телеграмма была от Чарльза:

"Слава Богу. Поезжай через Лондон. Есть серьезное дело.

Прошу тебя быть моей женой. Люблю. Чарльз".

Здесь было сказано все, о чем Одри могла только мечтать.

И тем не менее принять его предложение для нее былоневозможно. Во всяком случае, сейчас. В письмах от деда она читала между строк,что он тоскует, что он слаб и уже теряет надежду когда-нибудь свидеться с ней.И именно это она попыталась объяснить Чарльзу во взволнованной ответнойтелеграмме, которую отправила ему на следующее утро:

"Любимый, рада бы ехать через Лондон, но не могу. Яочень нужна дедушке, и как можно скорее. Спешу вернуться в Сан-Франциско.Простишь ли меня? Из дому сразу же позвоню. Обсудим твое предложение. По-моему,оно замечательное.

А может быть, ты приедешь в Сан-Франциско? От всего сердца —Одри".

Получилось, на ее собственный взгляд, как-то не слишкомубедительно. Поймет ли Чарльз, не обидится ли? Однако другого решения онапринять не могла. И это был не единственный выбор, который ей предстояло сделать,были и другие, не менее — если не более — мучительные.

В памяти у нее неотступно звучали слова генерала Чанга,сказанные о новорожденной девочке: «Возьмите ее с собой, мадемуазель…» Но какэто осуществить? Кроме того, Одри подумывала и о том, чтобы увезти с собой СиньЮ, однако, когда она об этом заговорила, Синь Ю страшно испугалась. Девочказнала только Харбин и его окрестности и ни за что не хотела уезжать из Китая,расставаться со своими соплеменниками. Как и другие дети, она была оченьпривязана к приюту. Им жилось здесь неплохо. Единственное, чего не хватало, этоматери с отцом, но мать и отца не смогла бы заменить и Одри, как бысамоотверженно она ни заботилась о сиротах все эти долгие месяцы. Святые сестрызаверили ее, что за все ее добрые дела ей уготовано место на небесах.

Одри по телеграфу заказала номер в отеле «Шанхай» изарезервировала каюту на лайнере «Президент Кулидж», отплывающем из Иокогамы.Теперь надо было собираться не теряя времени. Через две недели после прибытиябельгийских монахинь все сборы были закончены. Оставалось провести в приюте сдетьми последнюю ночь.

Был устроен прощальный ужин, дети хором пели ей песни.

.Они уже успели полюбить и привязаться к младшей измонахинь, более настороженно относились к старшей, которая была к ним болеестрога. А Одри малыши просто обожали. Завтра на вокзале предстояло слезноепрощание, потому что все дети собирались во что бы то ни стало поехатьпроводить ее.

Перед сном Одри рассказала монахиням о генерале Чанге, чтобыони не пугались, если он появится опять. И впервые поставила корзинку сдвухмесячной Мей Ли в спальню к остальным детям. Если она проснется ночью, ееуслышит одна из монахинь и сможет подойти и накормить ее любимым козьиммолочком. А для Одри настало время отлучения от ребенка. Всю ночь она бороласьс собой, заставляя себя не бежать на младенческий плач. Она знала, что Мей Лизовет ее. Два месяца Одри дни и ночи напролет держала малютку на руках, была ейзаботливой матерью, и вот теперь должна с ней расстаться. Одри лежала без сна, исердце ее разрывалось. Она словно воочию видела перед собой черные шелковистыеволосики, черненькие глазки и радостную беззубую улыбку, всякий разпоявлявшуюся на нежном младенческом личике при ее приближении. На рассветеОдри, собравшись с духом, вошла на цыпочках в детскую спальню, чтобы впоследний раз взглянуть на Мей Ли. Но малышка в корзине проснулась ивопросительно смотрела на нее во все глаза. Это было уже выше ее сил! Обливаясьслезами, Одри выхватила девочку из корзины и крепко прижала к груди. Она думалапро славную, добрую Лин Вей, отдавшую жизнь за это крохотное существо, котороеОдри было сейчас дороже всех на свете. Она не слышала, как открылась дверь ивошла монахиня.

Увидев заливающуюся слезами Одри, она приблизилась и ласковообняла ее за плечи.

— Возьмите ее с собой, мадемуазель, возьмите… вы несможете ее оставить.

— Да. Не смогу, — мучительно переживая, повторилаОдри, обернувшись, посмотрела в глаза старшей монахини. Они были влажными.

— Нельзя покидать ту, которая тебе так дорога. Да и ейздесь жизни не будет. Подрастет, и все станут от нее шарахаться. Ведь онанаполовину японка. Она — ваша, и только ваша, и это единственное, что имеетзначение.

— А в Сан-Франциско? — Одри спросила больше себясамое, чем святую сестру. В памяти у нее неотступно звучали слова генералаЧанга: «Возьмите ее с собой, когда будете уезжать… Возьмите ее с собой…» — Какк ней там будут относиться?

— Там с ней будете вы и не дадите ее в обиду.

А дедушка? Аннабел?.. А Харкорт… А как ее восприметЧарльз?.. Сумеет ли понять? Но все отступало на задний план перед ее любовью кэтому маленькому существу. Правы и генерал, и монахиня. Одри не может оставитьдевочку. Просто не может, и все. Прижимая к груди малютку, она спросила: