– Когда мы ездили в гости к Саммер, то на обратном пути часто говорили о ней, – сказала Кейд, обращаясь к Люку. – Мама говорила папе, что Саммер – самая приветливая девочка, и мама была готова стукнуть Сэм и Мэй за то, что они так поступают с малышкой.

Саммер напряглась.

– Мы немного ревновали, – сказала Кейд. – Я попадала в неприятности из-за того, что любила командовать, а Джейми могла, например, устроить безобразную истерику на лужайке, чтобы спасти муравейник.

– Ты и вправду любила покомандовать, – подтвердила Джейми. – А те чертовы муравьи всю меня искусали!

– Надо было внимательнее смотреть, куда ставишь ноги!

Кейд засмеялась:

– Ну, как бы то ни было, на нашем фоне ты определенно выделялась. «Такая любящая маленькая девочка, у меня сердце тает». Думаю, мама была бы не прочь удочерить тебя.

Саммер внезапно взглянула на Люка, будто он все еще держал тот огромный зонт, а она мокла под дождем. Он шагнул к ней, а она ускользнула к Джейми и Доминику. Putain. Значит, он, Люк, теперь хуже Доминика?

– Папа тоже, – сухо сказала Джейми. – Когда нам было пять лет, ни я, ни Кейд не могли анализировать P/E за обеденным столом, чтобы развлечь гостей. Впрочем, эта забава все же бесила маму.

– Я могла сделать это к семи годам! – защищаясь, сказала Кейд. Джейми закатила глаза.

Люк попытался вспомнить, что это за P/E. Что-то, связанное с акциями, потому что его брокер упоминал P/E в тех редких случаях, когда Люк позволял тому говорить с собой. Саммер могла излагать по памяти такое, когда ей было всего пять лет?

– Этим вы занимались за десертом?

Тогда многое становилось понятным.

Чистая, острая ненависть засверкала в голубых глазах Саммер. И улыбка.

– Нет, за десертом мне чаще всего было скучно. Я не очень-то увлекаюсь сладостями.

Сильван и Доминик взглянули на Люка с таким смятением и жалостью, что ему захотелось ударить кого-нибудь. Опять.

– Когда ты училась в колледже, мама слетела бы с катушек, если бы увидела в таблоидах твои фотографии с парнями, – сказала Кейд, а Сильван вздрогнул, бросил взгляд на Люка и положил руку на локоть Кейд.

Но его решительная жена, конечно, высказалась.

– Она, наверное, вмешалась бы. Похитила бы тебя и подвергла бесконечным выговорам. – Лицо Кейд стало задумчивым, когда она подумала о том, чего еще ее мать так и не успела увидеть в своей жизни. Потом Кейд прищурилась с выражением жалости и сочувствия. – И, возможно, увезла бы тебя на далекий остров и держала там, пока ты не поняла бы, как найти мужчину, который будет заботиться о тебе.

Саммер закрыла глаза.

– Вот что, Дом, – сказал Люк. – Та премия блогеров «Лучшие Эклеры в Париже». Ты подкупил судей? Или думаешь, они просто не могут дать ее мне? А тебя, Сильван, почему не было в списке? Еще не научился делать настоящую выпечку?

Такие разговоры следовало относить на счет того духа товарищества и взаимовыручки, которое возникало у мужчин, выдерживающих трудности совместной работы в безжалостных кухнях. Они искали любой повод выпустить пар, чтобы не поубивать друг друга – и они же могли создать все, что угодно, будучи сплоченной командой.

И поэтому Люк после многих лет руководства самыми жестокими кухнями – в ресторанах с тремя звездами Мишлен, в лучших отелях – без особого труда смог направить простую беседу подальше от обсуждения Саммер, особенно когда позволил им поддразнивать его.

Время шло. Во время общего разговора мужчины перешли на узкопрофессиональные темы, так как работа поглощала всю их жизнь. Женщины, перестав говорить о детстве Саммер, обсуждали… ни много ни мало, как спасти мир. Саммер забыла о себе. Разговор зашел о выращивании какао, экономической политике, правительственных налогах и сборах, о влиянии племен на политику и о мелких фермерах в Западной Африке. Саммер ничего обо всем этом не знала. Но чувствовала, о чем надо спросить, будто каждый вопрос и каждый ответ были частью сложной пятимерной мозаики, которую она собирала для Кейд и Джейми. Как только сестры Кори перестали предвзято относиться к Саммер, обсуждение стало живее, и не было пределов их фантазии, когда они планировали преобразование производства какао. Это было совсем не то, что давать деньги ее парням в начале их карьеры. Разве кто-либо из ее бывших когда-нибудь понимал, как она нацеливала их на мечту?

Теплые, счастливые женские голоса заставляли гореть его кожу. Единственная уравновешенная женщина, которую он видел в юности, Паскаль Дюран, была его приемной матерью. Ее твердые, неулыбчивые, неустанные усилия сформировать из его дикого детства нечто приемлемое для себя самой задвинули ее на край его жизни, а Бернар Дюран быстро сформировал центр. Паскаль Дюран была сухим колодцем, когда речь шла о любви, которую так отчаянно искал Люк, в то время как у Бернара Дюрана он мог – если, конечно, был достаточно беспощаден к себе и безупречен – научиться гордости. После того как он покинул свою приемную семью, звездные кухни были жестоким и часто женоненавистническим миром, в котором выжило очень немного женщин. Только когда его коллеги начали устраивать свои семейные дела и приглашать его к себе на ужины, он увидел вблизи, как мужчина и женщина могут успокоиться и расслабиться друг с другом, увидел теплоту и любовь, которые могли поднимать настроение в целой комнате.

А видела ли нечто подобное Саммер? Внезапно этот вопрос пришел ему в голову. Ее отец говорил с ней так, будто его улыбчивая красавица дочь была каким-то ужасным разочарованием. Ее родители после четырех лет редкого общения с ней задерживались в отеле всего на несколько часов, чтобы опять в спешке бежать куда-то, к более важным, чем она, вещам?

Может быть, под ее улыбкой она была такой же неуверенной, запуганной и ищущей любви, как и он сам?

* * *

Вот если бы дождь шел всегда и они укрывались бы от него в автомобиле, в комнате, под пледом, погрузившись в тепло друг друга…

Саммер прижала голову к стеклу, разглядывая пустые улицы, когда автомобиль отъехал от квартиры Сильвана. Как глупо. Следовало бы, наверное, попросить, чтобы другой автомобиль отвез Люка прямо домой.

– Значит, ты была милым ребенком? – Голос Люка, нежный и теплый, нахлынул на нее, будто темный дождь, в котором ей захотелось купаться, сняв с себя всю одежду. Но ведь она всегда хотела купаться в Люке. Он просто не подумал, что она много чего могла предложить взамен.

– Так они говорили, – сказала она, обращаясь к темным улицам.

– Они?

– Моя няня и, очевидно, Джули Кори. Думаю, моя мать тоже.

В стекле она видела отражение Люка. Он поднял руки и начал изучать ладони.

– Интересно, была ли ты чувствительной? И хрупкой? И легко ли можно было тебя ранить?

Его голос звучал как темная колыбельная, но в нем была одна странная нотка. Будто Люк пытался с большой заботливостью охватить умом нечто прекрасное, но чужеродное.