от транспортной компании, которую я наняла для перевозки наших пожитков. На время сортировки и выноса вещей всех кошек пришлось запереть в ванной, где Скарлетт и Вашти лениво разлеглись на заранее разложенных на полу полотенцах, зато Гомер тут же принялся скрести дверь и орать что было сил, выступая против своего заточения, а также настаивая на своем праве знать, откуда весь этот шум и гам в других комнатах. Выпущенный на свободу, он ошалело заметался по пустым комнатам, не в состоянии найти себе место и продолжая орать что есть мочи едва ли не битый час. Куда подевались все наши вещи?! Ему не доводилось бывать в комнате с одними голыми стенами и без всякой мебели, и было ясно, что все это ему очень не нравится. Отсутствие того, что испускало знакомые запахи и было знакомо на ощупь, не сулило ничего хорошего.

И тут он не ошибался. Ибо единственное, что оставалось на виду, — это кошачьи переноски. Скарлетт и Вашти было достаточно одного взгляда, чтобы задать стрекача, и они демонстративно это проделали, забившись в самый дальний угол опустевшей кладовки. Бегство при виде стоящих наготове переносок вошло у них в ритуал, и за несколько минут мне удалось обложить их и сюсюканьем добиться погрузки.

Гомер всегда оставался напоследок, поскольку обычно загнать его в «стойло» было проще простого: переноски он не видел и потому не успевал убежать, прежде чем их извлекут на свет. Кроме того, из всех троих он был наиболее восприимчив к командам вроде «нельзя!» и «сидеть!».

Однако на этот раз он то ли переволновался после внезапного исчезновения мебели, то ли не успел прийти в себя, но в результате поднял бунт, какого история этого дома еще не знала. «Нельзя, Гомер, сидеть!» — напрасно взывала я. И хотя забиться ему было некуда — ни щели, ни закоулка, ни «под», ни «меж» — везде хоть шаром покати, погоня за ним отняла у меня добрых двадцать минут, и, даже когда он попался мне в руки, забираться в переноску кот никак не хотел, упираясь всеми четырьмя лапами и цепляясь за мою руку. Не то чтобы он нарочно хотел поцарапать меня — просто вслепую хватался за все, до чего мог дотянуться. Лишь мой внезапный вскрик от боли на какое-то мгновение заставил его поутихнуть, но этого мига мне хватило, чтобы осторожно просунуть его голову в дверцу и, подтолкнув внутрь, застегнуть замок. Гомер взвыл.

К тому моменту, когда все кошки были устроены, а я промыла и забинтовала исцарапанные руки, мы отставали от графика на полчаса.

— Бегом, бегом, — пришлось подгонять Тони и Феликса, когда я заехала за ними. Нам еще нужно было заскочить в родительский дом, чтобы оставить мою машину, поскольку везти нас в аэропорт собиралась моя мама. Скарлетт и Вашти как заведенные мяукали на заднем сиденье, но их жалкие «мяу» тонули в завывании сирены, на полную мощность включенную сидящим на переднем сиденье рядом со мной Гомером. Он даже барахтался, вырывался и стучался изнутри, отчего его переноска ходила ходуном, как поставленная в духовку упаковка попкорна «Джиффи Поп».

— Я могу взять Вашти, — сказал Феликс, переставляя переноску с ней к себе на колени. — Нравится она мне, чувствуется порода.

— Надеюсь, мне не придется таскаться с вот этим, — Тони озабоченно мотнул головой, меряя взглядом переноску Гомера, раскачивавшуюся и елозившую по сиденью как живая.

— Нет, Гомера я беру на себя, — твердо произнесла я, — тебе остается Скарлетт.

Вдавив педаль газа до упора, я лихо летела по насыпной дамбе, стремясь наверстать упущенное в битве с Гомером время. Опоздать на рейс было невозможно. О том, чтобы перерегистрироваться на другой рейс вшестером, нечего было и думать. От подобной мысли меня кидало в холодный пот. А подспудное воспоминание о том, что завтра мой первый рабочий день, вовсе ввергало в панику. Так что стрелка спидометра дрожала у цифры 80[21], и я даже не удивилась, когда в зеркале заднего вида замелькали огоньки полицейской машины.

— Ч-черт! — ругнулась я громким шепотом, хотя особой нужды понижать голос не было. При том невообразимом шуме, который производил Гомер, все равно никто ничего не расслышал бы, даже если бы захотел.

Покорно съехав на обочину, я выключила зажигание и опустила окно. Голос Гомера стал еще громче, и подошедший полицейский, шевеля губами, будто и не начинал говорить.

— Извините! — крикнула я, прикасаясь пальцем к уху. — Я вас не слышу! Вы можете говорить громче?

Полицейский не замедлил повысить на меня голос:

— Я говорю, известно вам, с какой скоростью вы двигались?!

— А-а-а… — Протягивая ему права, я беспомощно оглянулась, словно в надежде, что нужные слова обладают свойством не только таять в воздухе, но и материализоваться из него. — С большой, судя по всему, — решила признать я, рассчитывая на снисхождение. — Летим в аэропорт.

Полицейский заглянул в машину. Его взгляд тут же упал на переноску с Гомером, метавшуюся по пассажирскому сиденью как одержимая без всяких на то причин и постороннего вмешательства.

— Что это? — спросил он без долгих раздумий.

— Мой кот, — не стала лукавить я. — Мы задержались, пока пытались запихнуть его внутрь. И теперь вот нагоняем…

Офицер скользнул взглядом по остальным переноскам, покоившимся на коленях у Феликса и Тони. Тони насколько мог растянул свои губы в улыбке: мол, вот видите.

— Нужно было раньше выезжать, — подытожил свои наблюдения полицейский и неспешно побрел к своей машине выписывать штраф.

— Мы с ним опоздаем, — послышался стон Тони, пока минуты нервно отсчитывали свой бег, а полицейский все еще сочинял, как мне показалось, манифест об истории и перспективах взимания штрафов за дорожные нарушения — иначе как, черт возьми, понять медлительность, с которой он заполнял простую бумажку?

— Успеем, — стиснув зубы, ответила я, — успеем, потому что должны успеть.

Наконец коп нарисовался у окна с выписанным дотошно штрафом и предупреждением «сбавить скорость», которое из-за него же пришлось игнорировать: едва полицейская машина скрылась из виду, педаль газа вновь ушла в пол. Гомер уже не просто выл, а выл с хрипотцой, не давая себе передышки до самого родительского дома. Тони и Феликс избавили свой слух от мучений, напялив наушники сиди-плееров, прихваченных с собой в дорогу.

Из всех, кого я знаю, единственный человек, помешанный на пунктуальности больше, чем я, — это