Уэрт. Его замок, его… – когда слова сбились в несвязное бормотание, она замолчала. Больше не стеснённая мыслями об унижении, больше не пытаясь ничего объяснить, посмотрела на него с мольбой: – Отпустите. Вам ведь не нравится то, что вы делаете со мной.

Кейлус всматривался в блекнущие голубые глаза так неотрывно, точно надеялся мыслями достать до самого дна зрачков. Почти мучительно провёл пальцами по её лицу, заправляя за уши растрепавшиеся волосы.

Рывком отвернулся.

– Сиди, – бросил он по пути к дверям. – Юми скоро придёт, она тебя проводит.

– Куда?

– Обратно в спальню, конечно.

Больше ей не сказали ничего. Но когда Кейлус ушёл, оставив её одну, Еве показалось, что её небьющееся сердце заменили сгустком чёрной пустоты.

Порой прыжок веры помогает выбраться оттуда, откуда выхода нет. Но иногда лишь помогает обнаружить: падать, ломая тонкие косточки собственных надежд, больно, даже когда ты вроде бы разучился чувствовать боль.

Глава 12

Tremendo[18]

Тим вошёл в гостиную, когда в окна уже било солнце зимнего полудня, ложась на пол тенями, омывая предметы бледным текучим золотом.

Кейл сидел за инструментом. Не писал, не играл – смотрел в наступившее утро, держа перо в недвижно застывшей на пюпитре руке.

– Ты всю ночь так просидел, – сказал Тим. Больше утвердительно, чем вопросительно.

– Поразительная догадливость.

Кейл пробормотал это почти неразборчиво; под глазами его виднелись тени лишь чуть менее бледные, чем те, что отбрасывали на ковёр ножки клаустура.

– Где ещё тебе коротать ночи, в которые ты не удосуживаешься добраться до постели.

– Надо же изредка давать тебе возможность спать поперёк кровати, как ты любишь.

– А ещё замёрзнуть в одиночестве. – Подойдя ближе, Тим посмотрел в почти не тронутый нотный листок. Аромат кедра и цитруса едва считывался за прохладной сладостью цветов вистерии, пропитавшей комнату: на его памяти Кейл не обновлял парфюм поутру, лишь когда очередное сочинение увлекало его до беспамятства, но ныне был не тот случай. – Вижу, эта бессонница не принесла музыкальных плодов.

Ирония пропала из его голоса так же быстро, как появилась.

Кейлус рассеянно коснулся пером последних написанных нот, обводя по контуру группы восьмушек. Остро очинённый кончик был сухим: чернила на нём давным-давно высохли.

– Ты принял решение, – изрёк Тим, не дождавшись ответа. – По поводу девочки.

Перо замерло, не дойдя до конца такта.

Аккуратно опустилось на пюпитр, чтобы остаться там.

– Одевайся, Тим, – проговорил Кейлус негромко. – Отвезёшь нашу гостью к замку Рейолей. Уэрта там нет, тебя не тронут.

Тим выслушал поручение без особого удивления.

– Наследник не дома? – только уточнил он.

– Он у Айрес. Взаперти. Девчонка сказала, кое-кто подтвердил. – Поднявшись из-за инструмента, Кейлус поморщился, выгибая уставшую спину. – Когда ты покинешь замок Рейолей, я постараюсь это исправить. Отправился бы во дворец сейчас, но тогда не поручусь за твою безопасность.

Тим внимательно следил за каждым движением:

– Значит, ты сдался?

Под взглядом его глаз – цвета моря и серебра – Кейлус резко выпрямился:

– Всё равно из меня выйдет паршивый король.

– Отец учил тебя править. Ты сам говорил.

– Пытался. Этому я учился плохо. Как и всему, чему учился у него. – Прежде чем отвернуться, Кейлус махнул рукой – жест, исполненный пренебрежения. – В её присутствии под моей крышей я совершенно не могу работать. Пусть Уэрти сам с ней возится.

Глядя, как он идёт к окну, Тим стоически вздохнул:

– Может, хоть раз побудешь честным? По крайней мере, с собой?

Вопрос заставил Кейлуса замереть. Он постоял на месте, будто выбирая: молчаливо уйти – и от собеседника, и от ответа, – или прекратить бесконечный бег за миражами, прекратить прятаться, обманывая себя и других.

– Я ошибался, – сказал он, выбрав. – Очень во многом. И не хочу, чтобы она страдала из-за моих ошибок. Она последняя, кто этого заслуживает. Доволен? – Кейлус оглянулся через плечо; досада в голосе почти скрыла бесконечную, невыносимую усталость. – Мне нет нужды мстить. Не тем, кому я хотел. Не так, как я хотел. А она напомнила о том, о чём я и сам думал, но в ненависти своей предпочитал забывать. И была права.

– В том, что из тебя выйдет паршивый король?

– Не только. – Кейлус шагнул обратно к нему. – Я не хочу, чтобы ты остался один, потому что я пошёл по неправильной дороге. И шёл по ней до конца, как дурак, даже когда впереди показалась пропасть. Лучше свернуть, пока ещё не поздно. – Его пальцы легли Тиму на щёку, скользнули по виску, зарылись в волосы так же ласково и цепко, как гладили клавиши. – За тягой к разрушению я слишком часто забывал, что разрушу не только жизнь Айрес. Не только свою. Больше я этого не забуду.

Тим ничего не ответил. Лишь по тому, как светились его глаза, когда губы Кейлуса коснулись его губ, стало ясно, как рад он слышать то, что услышал.

– Иди, – мягко сказал хозяин дома, отстранившись спустя мгновения, напоенные счастьем, солнечным мёдом и теплом предельной откровенности, которую так редко позволял себе Кейлус Тибель. – Отправляетесь, как только будешь готов. Я пока сниму с неё браслет.

Проследил, как Тим почти бегом отправился исполнять приказ, и, дослушав, как затихают вдали его лёгкие шаги, не торопясь пошёл к выходу – исправлять то, что сделал, и предотвратить всё, чего сделать ещё не успел.

Приди Кейлус Тибель туда, куда направлялся теперь, буквально на несколько минут раньше, он увидел бы, как Ева тщетно зажимает руками уши, лёжа на постели и не ведая о переменах в своей печальной судьбе.

Это не помогало не слышать голоса тех, кого слышать здесь и сейчас она никак не могла.

– Вечно носишься со своим ослиным упрямством, – зудел Лёшка. В последний раз, когда Ева на него смотрела, он курил на окне, светя острой коленкой сквозь драные джинсы. – Давно бы уже отсюда выбралась, если б не оно.

– Даже думать не смей, дурилка, – говорила Динка. Пару минут назад (а может, час – Ева не знала) она сидела рядом с кроватью, словно пришла поболтать с маленькой Евой перед сном, как в детстве; теперь от неё остался только голос. – Разве демону можно верить?

Они изводили её всю ночь. С редкими перерывами. Почти с тех самых пор, как Еву вернули сюда, отказав в надежде на свободу и спасение. По мере того как ночь двигалась к утру, становилось только хуже: что бы ни сводило её с ума, браслет или оторванность от всего, что было ей необходимо, оно продолжало свою разрушительную