– Мне не за что тебя прощать, – бесцветно отозвалась госпожа Льефф. – И много таких браслетов в Империи?

– Достаточно, – он усмехнулся. – Я могу сказать так: мы больше не трясемся над каждым сохранившимся экземпляром, а один талантливейший артефактор погиб во цвете лет – большая потеря. Правда, мироздание справедливо и из небытия возродилась пара-тройка исчезнувших родов. И кто знает, может, кто-то из этих новых аристократов интересуется артефакторикой, если ты понимаешь, о чем я.

Арфель медленно кивнула. Значит, кому-то удалось воссоздать древний артефакт, и этому кому-то была устроена фиктивная гибель. А чтобы обезопасить артефактора окончательно, он был спрятан среди аристократии. И если госпожа Льефф хоть что-то понимает в этой жизни, то среди представителей возрожденных родов того артефактора нет.

– Хорошо, когда мироздание справедливо. Но не стоит спешить. Я не хочу, чтобы из-за спешки кто-то что-то испортил. Больше всего я хочу, чтобы Соглашение было разорвано. Чтобы больше никто не смел принуждать нас к чему-либо.

– Это и мое желание. Я не могу задерживаться здесь, Фелл. Просто знай: что пусть я и был… пусть я и есть один из самых отвратительных отцов, я все равно тебя любил и люблю. И если ты увидишь возможность как-либо переломить ситуацию или спасти себе жизнь – ты имеешь полное право открыть миру и Серому Долу, кто ты есть.

Сердце травницы на мгновение замерло и тут же пустилось вскачь – она услышала то, что услышала? Он действительно позволяет ей назваться родовым именем?! Глубоко вдохнув, она медленно выдохнула и решительно произнесла:

– Это глупо. В нашей семье испокон веков рождаются сильнейшие маги. Никто не поверит, что я… Что я твоя дочь. Не с моим углем в груди.

– Тебя это настолько мучает? – с болью спросил милорд.

– Ты издеваешься?! Я чувствую себя калекой, уродом в семье идеальных магов, ты ведь не принял меня еще и поэтому! Я могла бы сворачивать горы, а в итоге не могу и горсть песка левитировать! Меня это очень мучает, очень. Иногда я могу неделями хандрить из-за собственной неполноценности. Хотя стоп, иногда? Не иногда, а всегда, когда не могу проделать простейшие необходимые вещи. – Она криво усмехнулась. – Я бы все отдала, чтобы раздуть свои жалкие угли до размеров полноценного очага.

Милорд сжал пальцы левой руки в кулак и медленно произнес:

– Я не знал, не знал, что она задумала. Клянусь. Я бы не поступил так ни с тобой, ни с ней.

– Зато ты хотя бы знаешь, что именно произошло, – тихо ответила Арфель. – Потому что я сейчас ничего не поняла. Не твоя вина, что она сбежала.

Он только усмехнулся и отрицательно качнул головой.

– Есть способ раздуть твои угли в полноценный очаг, – тихо сказал отец. – Но это так опасно, Фелл. Так опасно. Я бы ни за что не сказал тебе об этом, но ситуация изменилась, и я должен. Но не хочу, не хочу.

Она порывисто вскочила и бросилась на колени перед сидящим в кресле отцом:

– Что?! Не молчи!

Отец поймал ее ладони и крепко сжал:

– Ты не просто родилась вне родового покоя. Твоя мать, когда родила тебя, перевязала пуповину не абы чем, а косицей, сплетенной из ее и моих волос. Зачарованная надлежащим образом, эта косица была символом отречения от моего рода. В тебе осталась магия только потому, что твоя мать обладала собственной силой. Обычно дети щедро черпают из двух источников – род отца и род матери. Но ты… Ты вытягивала крохи, потому что от своего рода твоя мать отказалась еще во время беременности. Я не знаю, чего она хотела добиться. Но я знаю, что канал можно открыть.

– Боль и страх, – вздохнула Арфель. – Это и я знаю. Но мне даже в голову не могло прийти, что мама могла сознательно отказаться от твоего рода. То есть она-то могла, но меня за что?! Ты поэтому отказался видеться с ней? Да, и… И теперь я понимаю, отчего было так сложно доказать, что я твоя дочь.

Травница прикусила губу. Если говорить об имперских законах, то только отец может решать за своих детей, роль матери сводится к довольно простой и животной роли – вовремя беременеть и вовремя же избавляться от бремени. Но магия… магия живет по своим законам. Только мать может решать за своего ребенка. И обратить ее решение вспять не сможет и весь Великий Совет Магов. Теперь Арфель стало понятно, отчего ее так скрывали, отчего отец не смог просто ввести ее в род как обычного бастарда – весь императорский род заработал бы великолепное посмертное проклятье. Никто не может перешибить волю матери, никто.

«Надеюсь, я не совершу ни одной подобной ошибки», – подумала Арфель и обратила внимание на отца, который уже несколько минут пытался ее дозваться.

– Не только поэтому, милая. Я просто не смог простить ее измену.

– Но она не была виновата, – вскинулась Арфель. – Ты не можешь винить ее в Соглашении.

Но он лишь криво улыбнулся:

– А разве я что-то говорил о Соглашении? Это было после. Я знаю, почему она пришла к нему, но не понимаю этого. И не могу простить даже сейчас. Именно поэтому я запретил тебе говорить ей о том, что навещаю тебя. Именно поэтому я не пришел к ней, когда она умирала. Сказать умирающей, что не прощаешь, – величайшая подлость. Но соврать… Я бы не смог.

– Последнее время моя жизнь понеслась вскачь, – посетовала Арфель и вернулась в свое кресло. – Надеюсь, что либо темп сменится, либо буераки исчезнут. Надевай уже своего убийцу.

– На которую руку?

– Как на которую? – поразилась Арфель. – Тут выбора особого и нет. Луна к луне, так сказать, хоть там и рога с плющом.

Она решительно протянула отцу украшенную узами руку:

– Пусть будет здесь. Кажется, у них принято выставлять напоказ узы? Пусть полюбуются.

– Ты очень похожа на свою бабушку, – усмехнулся вдруг милорд и добавил: – Но это не комплимент, Фель. Совсем не комплимент. И знаешь, если вдруг у вас сложится – я буду рад.

– Ты чуть ли не войну хотел начать, если я правильно тебя поняла, – нахмурилась травница и присмотрела к браслету. – Он великолепен.

С изящной золотой цепочки свисали подвесы в виде всех фаз луны, расположенных в правильном астрологическом порядке.

– Опал и черный оникс – простые камни, но впечатление создают превосходное, – согласился милорд. – Никто не собирается начинать войну. Мы окажемся зажаты в тиски и понесем невосполнимые потери. Просто пришла пора сместить полюс силы.

Арфель погладила пальцем подвес с полной луной и мягко произнесла:

– Я никому не скажу, чья я дочь. Не хочу заставлять тебя убивать меня. Ведь, когда полюс силы начнет смещаться, мной попробуют воспользоваться. Нид Энтану придется довольствоваться простой травницей Арфель Льефф.

– Я оставляю за тобой право изменить свое решение, – спокойно сказал милорд и откинулся на спинку кресла. Через минуту из гостиной вышел седой и худой старик. Он был немного сердит и отказался остаться до утра. Очевидно, он не был готов наблюдать за отъездом травницы.