«Думай! Думай!» – мысленно приказал он себе и принялся лихорадочно размышлять, одновременно громко подбадривая Ингольфа, который, хотя и не закрывал глаз, оставался ко всему совершенно безучастным.

В насквозь промокшей одежде и с одеревеневшими мышцами практикант все более напоминал ожившего мертвеца. Тем не менее он все еще пытался что-то произнести.

– У тебя… не получится… – устало проговорил Ингольф.

– Выброси такие мысли из головы! Не сдавайся! Ты справишься! – закричал в ответ Херцфельд.

«Но как, черт возьми?»

Профессор, лежа на льду на животе, и сам все больше ощущал, как внутрь его проникает смертельный холод. При этом верхняя часть его туловища была как деревянная и ничего не чувствовала, а нижняя горела, словно в огне. К тому же из полыньи на лед выплескивалось все больше воды, и теперь уже и сам Пауль промок до нитки.

– Не теряй сознания! Ты меня слышишь! – тем не менее не сдавался он.

Ингольф еще был в сознании, но его движения становились все более вялыми и походили на судорожные вздрагивания. Ему как будто снился страшный сон. Пальцы практиканта обмякли и грозили отцепиться от руки профессора.

Тогда в голове Херцфельда созрел отчаянный план. Однако для его претворения в жизнь ему требовалось перевернуться на бок. Он сжал зубы и ослабил хватку, предполагая, что практикант просто погрузится в воду, а затем снова вынырнет. Но тут выяснилось, что Пауль совершил непростительную ошибку. Ингольф, выскользнув у него из рук, не просто погрузился в воду, а нырнул и начал двигаться головой вперед под ледяной поверхностью.

Гельголанд

Свет в морге снова включился, но Линде от этого лучше не стало. Опасность, которой, как ей казалось, она подвергалась, походила на радиоактивное излучение. Она была такой же невидимой и всепроникающей. Кожа в том месте, где молодая женщина почувствовала чье-то холодное и мерзкое прикосновение в темноте, продолжала гореть, а сама она по-прежнему испытывала желание наносить удары вслепую во все стороны, как сделала это несколько минут назад.

Когда потух свет.

При этом в своих бесполезных попытках самозащиты в кромешной темноте Линда ни в кого не попала. Ударила только по столику с инструментами, который завалился с ужасающим грохотом, и о который, желая убежать, она споткнулась и упала.

Этот оглушительный шум и сейчас стоял в ее ушах.

«Ни один звук в этом мире не может быть чудовищнее», – подумала Линда.

Однако в этот момент она услышала какой-то скрип. Он напоминал звук, какой издают кожаные подошвы на твердой поверхности. Тут ей вспомнился ее отец, который жалел денег на покупку одежды, но для обуви делал исключение, приговаривая при этом: «По обуви можно легко распознать, насколько прочно положение человека в жизни, дорогая».

«…И услышать, насколько близко к тебе в темноте находится убийца», – мысленно продолжила Линда фразу своего отца.

Скрип начал удаляться, но затем снова вернулся, и Линде стало не до раздумий над тем, что делать дальше. Ведь страх похож на плохо дрессированную бойцовую собаку, которую невозможно удержать на поводке, если она почует запах крови. И так же как рвется в такой ситуации поводок, словно от воздействия неконтролируемой и мощной природной силы, так и человек перед лицом смерти забывает о сдерживающих факторах. В экстремальной ситуации остаются только два варианта – либо атака, либо бегство.

Линда выбрала последнее. Не вставая с пола, она постаралась отползти назад и оказаться как можно дальше от страшного звука шуршащих подошв, который все приближался.

«Дальше, еще дальше…» – мысленно подгоняла себя Линда, пока не уперлась спиной в батарею отопления.

В тот же момент подозрительные звуки стихли, и в секционном зале воцарилась мертвая тишина.

«Смотри мужчине на ноги, а не в глаза, когда захочешь понять его характер», – припомнилось Линде еще одно изречение. На этот раз оно принадлежало матери, которая, как всегда, в такое время готовила блюдо из свиной вырезки – отец любил по субботам вкушать его, усевшись перед телевизором, где показывали спортивное обозрение.

«Почему я так редко была рядом с ним?» – подумала Линда, испытав одновременно прилив отчаяния и тоски. В такой сюрреалистической ситуации, когда она в одиночестве сидела, скорчившись в кромешной темноте, на полу морга между двумя трупами, эта мысль была явно неуместной.

А потом Линда вновь почувствовала запах лосьона после бритья. Он был точно таким же, каким пахла подушка на ее постели накануне.

«О боже! – подумала Линда. – Неужели это было только вчера?»

Отличие состояло лишь в том, что сегодня этот запах смешался с запахом разлагающихся трупов, лежавших на секционных столах.

Неужели это Дэнни?

Она с трудом подавила готовый вырваться из груди крик, поскольку посчитала неуместным называть имя своего преследователя в морге, хотя и была уверена в том, что тот, кто находился здесь вместе с ней, точно знал, где найти свою жертву.

Прижав ладонь ко рту и затаив дыхание, Линда стала прислушиваться к каждому шороху, но подозрительных звуков больше не возникало. Зато запахи заметно усилились, хотя это могло быть лишь игрой ее воображения, своеобразным дурманом, порожденным архаическим страхом невидимого. Ее колени задрожали так сильно, что левая нога непроизвольно распрямилась до того, как она смогла удержать ее. Поэтому Линда не была уверена в том, кто именно задел нож ногой – она или кто-то невидимый. Молодая женщина не сомневалась только в звуке, вызванным этим прикосновением. Тогда она отбросила в сторону все предосторожности и постаралась поскорее добраться до оружия.

Линда встала на колени и принялась наугад шарить руками по полу в поисках ножа, а когда нащупала его, при попытке схватить порезала себе ладонь о лезвие у основания большого пальца руки. Пошла кровь, но в тот момент ей было все равно.

«Ты должна держать нож как кинжал», – вспомнила она совет Херцфельда и поспешила им воспользоваться. Линда уже собиралась нанести удар своему преследователю, поскольку была убеждена, что он находится всего в нескольких сантиметрах от ее лица, как вдруг вспыхнул свет. И хотя он горел всего пару секунд, этого оказалось достаточно, чтобы молодая женщина смогла убедиться в том, что никакой опасности нет.

В помещении никого не было.

Не было ни шарканья кожаной обуви, ни запаха лосьона после бритья.

Ничего!

Не было и Дэнни!

Никого!

В прозекторской она была совершенно одна наедине с трупами и со своим страхом, никак не хотевшим оставлять ее. Страх стал даже еще больше, когда Линда через какое-то время посмотрела на пол. Вначале она никак не могла понять, почему так сильно сжалось ее сердце, и только потом обнаружила причину. Это было сродни тому, как художник находит сделанный им пробел на картине – внизу на плитке пола лежали два пинцета, полка, резиновые перчатки и другие приспособления, предназначенные для проведения вскрытия. Один секционный нож Линда держала в руке, и поэтому среди беспорядочно разбросанных на полу инструментов его и быть не могло, но возникал вопрос: «А где второй?»