Линда наклонилась, но ненадолго, так как боялась выпустить из виду входную дверь, через которую могла появиться опасность. Она старалась найти второй секционный нож, но это ей не удавалось. Он исчез так же бесследно, как куда-то пропал и комендант, который уже давно должен был вернуться из агрегатного отсека.

«Проклятье! – мысленно выругалась Линда. – Эндер! И где тебя всегда носит, когда ты так нужен?»

Не успела она так подумать, как в коридоре послышалось шарканье его сапог.

– Эндер! – облегченно воскликнула молодая женщина, поскольку узнала звук его шагов, хотя они и показались ей несколько замедленными.

Она испытала истинную радость, когда он действительно появился в двери.

– Слава богу! – крикнула Линда и хотела уже обрушиться на коменданта с упреками за то, что он надолго оставил ее одну наедине с невидимой опасностью, как вдруг обнаружила второй секционный нож.

Он торчал из шеи Эндера!

Царрентин-на-Шальзе

Шаг за шагом Херцфельд медленно отдалялся от полыньи. Он понимал, что ему нельзя останавливаться и делать перерывы для отдыха, потому что, как только он замедлит свою тяжелую поступь, уже никогда не начнет двигаться снова. Ему просто не справиться с болью в руках, ногах и охватившим его холодом. Он просто рухнет от усталости, не достигнув спасительной цели, и замерзнет.

Замерзнет вместе с Ингольфом.

– Не сдавайся! – подбадривал он скорее больше самого себя, нежели груз на плечах.

Профессор тащил обмякшего Ингольфа как мешок с углем. Дорогое пальто практиканта так и осталось лежать на месте чуть было не разыгравшейся трагедии как ненужный балласт. К счастью, сын сенатора оказался не таким тяжелым, как можно было предположить, исходя из его роста. Однако из-за одного только встречного ветра обратная дорога стала настоящей пыткой. Куртка, брюки, обувь – все было пропитано ледяной водой и угрожало превратить Херцфельда в ледяную статую, если им не удастся в скором времени покинуть эту арктическую «аэродинамическую трубу».

Лодочный сарай находился в каких-то десяти метрах впереди них, и в то же время бесконечно далеко. Ранее профессор не испытывал воздействие холода настолько сильно, как сейчас, и теперь ему стали понятны сообщения об альпинистах, замерзших в снегу всего в нескольких шагах от базового лагеря. Он, как и они, видел деревянный сарай, знал, что спасение очень близко, и тем не менее едва справлялся с очень сильным желанием просто лечь на землю и сдаться на милость судьбе.

– Сп… аать.

Ингольф застонал и попытался что-то сказать, что звучало как «спать», но, возможно, Херцфельд ошибался.

– Что? Что? Не сдавайся! – продолжал Пауль подбадривать Ингольфа, хотя каждое слово отнимало у него драгоценные силы.

Профессор, как никто другой, понимал, что Ингольфу нельзя засыпать, иначе все усилия окажутся напрасными. Практиканта необходимо было поддерживать в бодрствующем состоянии.

«Не сейчас! Не тогда, когда мы зашли так далеко!» – подумал Херцфельд и еще раз прокрутил в голове только что разыгравшуюся трагедию.

Ингольф уже почти полностью исчез подо льдом, но в самый последний момент профессору удалось схватить его за ногу. Как раз тогда, когда Пауль хотел повернуться на бок, чтобы другой рукой снять свой поясной ремень.

«И почему я не подумал о ремне раньше?» – корил себя Херцфельд.

В той шоковой ситуации возле проруби он размышлял о том, как поскорее добраться до весла, лестницы или ветки, совершенно забыв про спасительный ремень, который был у него на поясе.

Как бы то ни было, Пауль исхитрился каким-то образом не только снять его с себя, не отпуская Ингольфа, но и накинуть петлю из ремня на лодыжку утопающего. После этого все произошло очень быстро. Настолько быстро, что Херцфельд уже не мог вспомнить подробности. В конечном счете его действия привели к тому, что Ингольф оказался лежащим на льду рядом с профессором, скрючившись и прерывисто дыша, словно подстреленная дичь.

К удивлению Пауля, лед у кромки полыньи его выдержал, хотя ему и пришлось переползти на тот край, который был обращен к берегу, чтобы использовать ремень как продолжение ноги Ингольфа и вытащить практиканта из воды животом на лед.

– Сейчас будем на месте, – прохрипел Херцфельд.

В обычных условиях им потребовалось бы не более трех секунд, чтобы добраться до сарая. Но именно на последних метрах до спасительного строения в глазах Херцфельда потемнело, а его истосковавшиеся на лютом холоде по теплу и отдыху мышцы отказывались повиноваться. Последние метры он проделал спотыкаясь, да так, что чуть было несколько раз не упал.

Хорошо еще, что, уходя, они оставили дверь приоткрытой. Иначе могло произойти нечто ужасное – Херцфельц с фон Аппеном просто замерзли бы насмерть у порога. Теперь же профессор с практикантом проскреблись в лодочный сарай, словно пылающая от нетерпения любовная парочка, и рухнули на пол.

Они это сделали! Почти!

Отсутствие в сарае пронизывающего ледяного ветра явилось настоящим спасением. Не было больше противного свиста в ушах и невидимых когтей холода, впивающихся в кожу. Благодаря все еще продолжавшему работать калориферу здесь сохранялась более или менее приемлемая температура. Херцфельд оттащил Ингольфа подальше от входа и сам рухнул на пол. Теперь практикант, словно туго набитый мокрый мешок, лежал рядом с ним, жадно втягивая воздух в легкие.

Профессор не думал, что у него еще остались силы, но выбора не было – теперь следовало как можно быстрее избавить практиканта от мокрой одежды, иначе воспаление легких было бы ему обеспечено. И это еще самое безобидное из того, что происходит с людьми в подобных случаях.

Херцфельд встал перед ним на четвереньки и, опираясь на ладони и колени, постарался сосредоточиться. Его зубы продолжали выбивать громкую дробь, а мышцы тела из-за нахождения в относительном тепле стали болеть еще больше – циркуляция крови начала постепенно восстанавливаться, и у Пауля появилось ощущение, будто бы по его жилам струится поток разъяренных муравьев.

Когда вспышки молний в глазах прекратились, а дыхание немного пришло в норму, он стал подтягивать к себе масляный радиатор за кабель. Едва прибор оказался в пределах досягаемости, Херцфельд поставил переключатель на самую большую мощность и повернул его в сторону Ингольфа, который, дрожа всем телом, бился на полу, как в припадке эпилепсии.

– Мы должны вернуться в дом, – сказал Херцфельд, пытаясь расстегнуть рубашку Ингольфа.

Между тем цвет лица практиканта стал приобретать зловещий голубоватый оттенок, а его плотно сжатые губы превратились в едва различимую темно-синюю полоску – видимо, температура его тела упала до экстремально низкой отметки. Хорошо еще, что он не нахлебался воды. Во всяком случае, Херцфельд не слышал никакого клокотания и бульканья в его легких, хотя дыхание у практиканта и было учащенным.