– Все ясно. Глухая оборона. Все-таки обиделись. Не надо, а? Какой есть, таким и принимайте. Может, и поддеваю чуть-чуть. Но это чтоб копнуть поглубже. А по-человечески – верите, поговорить не с кем. Я ведь тоже недавно здесь. Читал, читал, что вы напели репортеру. Свободолюбие и трудолюбие дорогих земляков. Героизм и задорный смех. Вы серьезно? Или так, чтоб длинноносый отвязался?

Заверил, что очень серьезно. Он как-то беззащитно, растерянно улыбнулся.

– Вы же умный человек, а все на свете перепутали. Смотрите… Нет, давайте по порядку. – Встал. Широкая спина заслонила сейф. Поскрипела дверца, звякнуло стекло о металл. И он торжественно прошагал ко мне с круглым черным подносом, на котором стояла рюмка коньяка.

Дикая мысль: индюк способен что-то подсыпать. Вторая: этого опасения он и добивался. Я поблагодарил, но не отпил, а только сделал вид.

Он сел на стол, отсалютовал мне бутылкой и хлебнул из горлышка. Так и сидели – на столе и на окне. И каждый качал ногой. Гладиаторы-идиоты.

– Скажите, что в них, в наших новых земляках, плохо?

Заметил ему, что говорить такое с моей стороны неделикатно.

– А вы деликатный? Я-то нет, сами видите. Но лично для вас поясню примерчиком. Допустим, ревнивый муж заподозрил жену и лучшего друга. Допустим, что неповинно. Обоих зарезал и пошел на каторгу, оставив детей сиротами. Другой мирно потолковал с женой и с ее любовником. Все спокойненько развелись и сошлись в новых сочетаниях. Дружат, целый выводок как бы общих детишек растят. Для здоровья общества какой случай опаснее?

Надо же, выговаривает не запнувшись: здоровье общества. Ответил, что не понимаю его иносказаний. Хотя все было понятно: героизм и успехи наших новых земляков при правовой автономии – вот что ему поперек горла.

– Объясняю! Первый случай страшный, но семью как таковую укрепляет. А второй – гниль.

Я промолчал и очень кротко посмотрел на стенные часы.

– Задели вы меня за живое. Давайте распутаем, что вы напутали. Ну, свобода и свободолюбие – это слова пустые. Детские капризы: не хочу, не буду, отстаньте. А героизм и трудолюбие – не пустые. Но вы их неправильно употребляете. Героизм должен иметь цель. Защищать свои виноградники или… кирпичный завод – это не героизм. Для трудолюбия тоже нужна цель. Зажиточно жить, крыжовник растить – это не цель, а жвачка. Меня упрекали, что назвался знаменосцем. Диктатора им напомнило. Не вскидывайтесь, а подумайте. Не так все просто. Диктатор был – Знаменосец Славы. Ладно, он убийца и Знамя Славы забрызгал кровью. Хотя и тут все гораздо сложнее. Кровь знамени не упрек. Но если диктатор держал Знамя Славы кровавыми руками, почему вы не взяли его в чистые руки? Отвечайте-ка! У диктатуры были высокие ставки – слава, возгонка духа, величие. А у вас что? Вот я взвесил свои силы, признал, что их мало, но на своем месте стал знаменосцем порядка. А вы – знаменосцы чего? Лимонного мармелада? … Не примите на свой счет. Это я к дорогим землякам обращаюсь. Мнутся в ответ. Потому что сказать нечего.

– Может, дорогие земляки вовсе не хотят говорить вашими словами, и свобода для них важна. – Сказал и прикусил язык. Все-таки индюк втянул меня в разговор.

Он азартно хлопнул себя по ляжкам.

– Так и есть! Кое в чем вы правы! В том, что у нас сегодня нет общих слов. А при диктатуре они были. Общие для всех. Обозначающие великие цели. Согласны? Без них одна гниль.

Заладил! Индюк-шахматист. Я не собирался убеждать его в очевидном: никаких общих и великих целей при диктатуре не было. Ответил, что тема, конечно, интересная, но самый неумолимый диктатор – это маятник.

И часы пробили – бомм!

Вдруг он предупреждающие поднял руку. Прислушался к чему-то. Казалось, ухо у него вытянулось, заострилось и повернулось. Что такое? Я ничего не слышал.

– Сейчас выйду, – быстро сказал он, повышая голос. И потише, замявшись: – Подождите минутку, ладно?

Приотворил дверь так, что едва протиснулся. Плотно затворил. Я быстро выплеснул коньяк за окно.

Дверь в коридор чуть приоткрылась и мигом захлопнулась. Внятно донесся голос знаменосца: «Извините. Осторожнее». Все смолкло. Опять его голос: «А почему вы решили последить?» Какое-то шуршание и как будто удар кулаком в стену. Голос: «Тише, не волнуйтесь. Хотя похоже».

Мальчишка низал бусины. Мне стало жутко. Если бы кто-то прошел в дом, от крыльца к окну донеслось бы, как дежурный приветствует посетителя. Знаменосец в коридоре один. Он сумасшедший. Это бред.

Хотя нет, конечно. Это представление для меня. И на редкость артистичное. Имитирует разговор с доносчиком. Голос и паузы чередуются очень убедительно. Обращается на «вы», как будто к нему прокрался некто немолодой и почтенный. Но этого абсолютно не может быть. Бдительный гражданин открыто обратился бы к капитану или к своему десятнику. Не побежал бы наушничать индюку. Обида за новых земляков загнала в грудь коготь.

В комнату всунулась голова, словно отрезанная створкой. Громкий шепот: «Идите сюда скорей!» Понятно: увести от окна. Когда я подошел, он вывернулся навстречу и подхватил меня под руку. Придержал на месте. Отпустил.

– Прошу прощения. Но сами понимаете. Служба. Так на чем мы остановились? Не спешите. Вы не представляете, как здесь одиноко. Одиночество ведь не в том, что вокруг нет людей, а в том, что ни одна живая душа твоих мыслей не разделяет. – Он опять беззащитно улыбнулся. Развел руками, нагнул крутой лоб, словно хотел боднуть, и стал похож на трогательного толстолапого щенка. – Дорогие земляки способны рассуждать только о виноградниках и маслобойнях. Ругают диктатуру, что тяжело было жить. Но жить вообще нелегко. И по большому счету в жизни важна только готовность отдать ее. А слышали, как они говорят? «У вас там – у нас тут» Неужели не слышали? Знаете, как называются такие настроения?

Я установил на лице терпеливую скуку и не отвечал. Земляки работают и воюют, а ему сепаратизм мерещится.

– Ну что язык проглотили? Я-то надеялся, вы не такой, как все. Если ваш дядя послал вас на границу…

Сказал, что спешу и вынужден срочно перейти к делу. Он еще смеет о дяде заговаривать!

– Вы думали, я не знаю, кто ваш дядюшка?

Сказал, что внимательно его слушал, но теперь время истекло. Прошу минуту внимания, дело очень короткое. Оповестил, что стал доверенным представителем сестер.

Он вернулся в свое торжественное кресло с высокой спинкой. Побарабанил пальцами по столу. Усмехнулся.

– Вон вы как напряглись. Боитесь, ляпну о красавицах что-нибудь неделикатное. Могу. Они же вам не родня, и только слепой не видит, кого вы… Ладно, о деле. «Нет» – это не ответ. Отказы от них уже слышал. Теперь подослали вас. Если сопротивление растет – значит, действие правильное. Передайте вашим доверительницам: пока еще я открыт для переговоров. Но терпение на исходе.

Коготь покалывал грудь. Сказал, что он пользуется дешевыми приемами пропаганды, которая любые действия властей объявляет правильными на любом основании. Пусть оставит при себе приемы и угрозы. Их никто не боится. Его терпение – его личное дело…