Будевин остановился рядом. Он еще был в мундире, наверное возвращался с дежурства. Надя улыбнулась, но солдат на улыбку не ответил, был собран, решителен и расстроен.

— Хотите работать с нами? — как всегда без предисловий начал он.

— С кем «нами»?

— С Алыми Мундирами. В госпитале.

— Расскажи подробней, Будевин.

— Королевский военно-морской госпиталь. Это за городом. Туда привозят раненых, там проводят операции, и там живут выздоравливающие. Для персонала есть корпус с водопроводом и канализацией. Там хорошо и не бывает посторонних. Вы сможете многим помочь… Если захотите…

По тому, как напряглись желваки на скулах Будевина, она угадывала, что это предложение далось ему не легко.

— Что не так? Думаешь, я не справлюсь?

Он опустил глаза.

— Там страшно, Надежда. В госпитале заботятся о калеках, о тех, у кого нет семей. Вам не избежать встречи с ними. Молодая девушка… Вам будет трудно… И им.

Надя мягко улыбнулась, поднялась со скамьи, протянула руку и ободряюще пожала ему пальцы.

— Я справлюсь. Спасибо, что предупредил.

— Подумайте еще раз.

— Если ты не желал, чтобы я соглашалась, зачем предлагаешь?

Он снова сжал зубы так, что заходили желваки.

— Сделать вам это предложение приказал полковник. Я не мог не спросить.

— Я согласна.

— Это тяжело.

— Если я могу чем-то помочь — значит буду помогать.

Утром Будевин и нанятая карета ждали ее возле дома. Солдат сухо кивнул вместо приветствия и забрал из ее рук чемодан. Ехали молча.

Карета летела по улицам на восточную окраину города. Царевна отодвинулась от окна, вжалась в спинку дивана, прячась от взглядов случайных прохожих. Будевин хмуро смотрел в окно.

Госпиталь занимал территорию старой королевской резиденции. Здесь был большой ухоженный парк с коваными скамейками и фонтанами и большой п-образный дом в три этажа.

Погода была ясная, в парке было много людей: доктора, санитары и пациенты: солдаты, пострадавшие в схватках с чудовищами из-за Серой Завесы.

Здесь были слепые и безухие, с лицами, облитыми кислотой и сожженными огнем, безрукие и безногие… Надя шла через парк, не опуская подбородка, не поворачивая головы, ровная и невозмутимая.

Ужас и жалость оглушили ее.

Она шла мимо людей в инвалидных креслах, мимо изувеченных и несчастных молодых мужчин, и они все провожали ее настороженными злыми взглядами. Царевна не обижалась. Она понимала, что мужчинам, привыкшим быть защитниками и воинами, мучительно стоять перед ней сломанными и бесполезными.

«Ох, Роджер! Мне бы хоть один из твоих обручей!»

Уже подойдя к дверям корпуса, Надя обернулась. Скользнула взглядом по лицам глядящих на нее людей и зашла внутрь.

Ее привели в кабинет, и Будевин долго разговаривал с доктором. Царевна сидела на стуле, прямая как струна. Она не слушала разговор о себе. Думала.

Что, если пани Ирина права? Что, если Надя имеет отношение к происходящему? Как жить с этим?

— У вас будет своя комната, госпожа, но на этаже с медсестрами. Вас не смущает, что они принадлежат к Ордену Доблести?

— Нет, — ответила Надя.

— Хорошо. Тогда следуйте за мной.

Ее провели на второй этаж и оставили одну. Надя протянула руку, чтобы забрать у Будевина свой чемодан, но он не спешил его отдавать.

— Вы в порядке?

Она кивнула.

— Вы не должна соглашаться. У вас есть право уйти!

Надя заставила себя улыбнуться:

— Я сделала выбор, Будевин. Осознанно и взвешенно.

Она мягко забрала из его рук чемодан. Зашла в свою комнату и заперла дверь.

Когда шаги Ван Варенберга стихли, царевна медленно сползла по двери.

Надя так не плакала со дня побега из Варты. Вцепившись зубами в запястье, чтобы сдержать рыдания, размазывая по щекам слезы. До боли в груди было жаль людей в парке, жаль Будевина, жаль бедный Яблоневый Край!

Со следующего дня она приступила к службе в госпитале. Работа была не сложной и даже унизительной своей легкостью: сидеть в коридоре, пока хирурги оперируют. Надя не жаловалась. Она решила, что если единственный способ помочь — быть живым амулетом, то она будет им. В остальное время царевна читала у себя в комнате, потому что медперсонал ее сторонился, а пациенты не сводили жадных взглядов.

Так прошла неделя.

На второй неделе старшая медсестра, видя, как Надя томится от безделья, предложила ей работать с медсестрами. Они вместе пошли к начальнику госпиталя, доктору Зефу, и Надя попросилась в помощь к медперсоналу. Только спустя пару дней она поняла, что ее обманули.

Старшую сестру звали Аника Рид. Ей было около тридцати, но в волосах уже пробивалась седина, невысокая, крепкая и приятная женщина. Но она почему-то с первого взгляда невзлюбила Надю.

В первый день работы с медсестрами девушку переселили из отдельной комнаты в общую, на три кровати. Два следующих дня она помогала менять постельное белье, мыла посуду на кухне и раздавала лекарства.

Потом ее стали брать на перевязки. Еще свежие раны, тяжелый запах крови, гноя и спирта преследовал ее даже во сне. Казалось, запах въелся в волосы и кожу. Потом Надю определили в морг. Вместе с провинившимися медсестрами она обмывала мертвецов, переодевала, перед тем как отправить к родственникам…

Сестра Аника с ней больше не разговаривала, демонстративно не замечала в столовой и коридорах.

Надя молчала. Она уже понимала, что это не случайные назначения, но жаловаться не хотела, да и некому… Плакать, просить, чтобы ее освободили от этой страшной работы, не позволяла гордость, и царевна упрямо продолжала делать вид, что не замечает издевки и не боится. Она была бесконечно благодарна Роджеру за его кольцо и возможность не видеть сны, потому что лишь ночная темнота давала немного покоя.

Приезжал Будевин. Привез из города апельсины и новые ленты для волос.

— С вами все хорошо? Держитесь?

Надя, улыбаясь, сжимала в руках апельсин.

— Все хорошо, Будевин…

— Если станет трудно — скажите мне! Я заберу вас отсюда, чего бы мне это ни стоило!

Надя покачала головой.

— Я справлюсь. Не сомневайся.

Будевин уехал, а на следующий день сестра Аника вызвала ее.

— Пойдешь со мной.

Она взяла из стола связку ключей, нагрузила Надю стопками свежевыглаженного белья и повела за собой.

Последний этаж госпиталя был закрыт для посетителей. Здесь располагался изолятор. Надю сюда еще не приводили. С одной стороны длинного безупречно чистого коридора было окно. С другой — ряд дверей без табличек и цифр.