Помедлив, Танарэс опять ссутулился и, разглядывая свои искорёженные руки, стал сухо перечислять, кто на кого как нападал. Король Элемарр неплохо потрепал Изрель, жаль, она быстро прирастила отрезанную руку. Санаду за нападение на Аранских ударило откатом клятвы не вредить, которую он давал для того, чтобы его допустили к ментальным манипуляциям над ними. И против голода ему помог браслет с более плотными и потому не пострадавшими магическими кристаллами, по счастью оказавшийся у Валерии.

Танарэсу досталось и от щита императора, и от Ланабет, успевшей его подстрелить.

Наших убили архивампиры Келтар и Алиастис — выпили, отравили своей магией. Внутри шевельнулось что-то вроде облегчения: мне было бы трудно принять моё мирное общение с Танарэсом, если бы его не успели остановить.

— Увы, меня сдержали силой, — зачем-то признался он. — Я не так хорош, как думал о себе.

— Это всё, что вы можете сказать о происшествии? — спросила я.

— Да.

Я дописала последние слова и поднялась, прошла до перегораживающего кабинет щита, протянула сквозь него листы:

— Ознакомьтесь с протоколом и если согласны — поставьте подпись внизу каждой страницы, а в конце запишите, сколько страниц в протоколе.

— Перо, — Танарэс забрал мои записи.

Отступив, я обмакнула перо в чернильницу и вместе с ней подошла к границе, медленно протолкнула перо сквозь щит.

Не читая, Танарэс положил листы на колено, расписался на каждом (пришлось ещё раз обмакнуть ему перо), в конце вписал число листов и снова расписался.

— Не смею вас задерживать, — с облегчением произнесла я, сквозь преграду втягивая обратно листы и перо.

Нас разделял всего шаг. Танарэс смотрел на меня сверху вниз, придерживая кончики листов так, чтобы я не могла их забрать.

— Я давно живу, — заговорил он. — Я видел, как разрушает существ жажда мести. Меня самого она разрушает. Я не хочу, чтобы такое случилось и с тобой. Но я вижу, как с каждым годом тускнеют твои глаза. Сейчас в них почти ничего не осталось. Даже ненависть твоя теперь холодная, мёртвая. Неужели в этом мире нет ничего, ради чего тебе можно жить? Неужели нет благородных, интересных, важных целей? Мне страшно смотреть на тебя, страшно видеть, как ты из живого, наполненного эмоциями существа, превращаешься…

— Мне кажется, мои эмоции — не ваше дело, — напомнила я, продолжая тянуть бумагу из его цепких пальцев.

Благодаря плавности натяжения листы ещё не порвались, но одно неверное движение — и протокол придётся составлять заново. Может, именно этого Танарэс и добивается? Ищет повод остаться здесь подольше?

Я разжала пальцы. Танарэс даже не шелохнулся, будто не ощутил исчезновение давления на руку. Отступив, я опёрлась ягодицами на стол, опустила рядом чернильницу с пером и скрестила руки на груди.

Танарэс просто меня разглядывал — как же меня раздражала эта его манера так в меня всматриваться.

— Что вы от меня хотите? — спросила я. — Только давайте без разговоров о морали, сочувствии, без ерунды вроде того, что вы видите во мне себя. Мы находимся в изначально разных положениях. Взять хотя бы разницу в возрасте. Разницу в мировоззрениях. Разницу в ситуациях.

Склонив голову набок, Танарэс будто приглашал меня говорить дальше. И я заговорила, потому что он мне действительно уже надоел своими попытками влезть в душу и сделать непонятно что.

— Начнём с разницы в восприятии семьи, — отчеканила я. — Драконы — семейные существа, для нас род имеет первостепенное значение. Вампиры — одиночки по жизни. На самом деле редко случается, чтобы брат и сестра оказались вампирами. Далеко не всегда родителям вампирам удаётся вампиризировать своих детей или хотя бы внуков. Вы должны были научиться жить так, научиться систематически хоронить своих родных, перед этим понаблюдав, как они стареют. И вы приспособились. Вы не так привязаны к семье, как мы. Для вас смерть всей семьи — печальная, но норма. Для драконов — невероятное, чудовищное, страшное событие.

— Я потерял целый мир с ней. Для меня это всё равно, что для тебя потерять всю семью. Просто она была одна, у тебя было несколько, но боль одинаковая. Именно это меня в тебе притягивает: ты можешь меня понять.

— Довольно много существ, потерявших всю семью. Тот же Этьен Анларский сейчас в горе и свободен. Почему вы домогаетесь именно до меня?

— Мне так хочется.

Простое объяснение. И ведь не подкопаешься! Мало ли кому что хочется. Не всегда мы властны над желаниями, не каждый способен их объяснить.

— Не смею вас больше задерживать, — напомнила я о завершении допроса.

Танарэс подступил вплотную к невидимому щиту, его глаза светились алым, он практически выпалил:

— У меня тоже счёты к Неспящим. Я могу отомстить за нас двоих. А ты просто живи!

Как просто жить? Как?

Конечно, я об этом не спросила, промолчала. Танарэс почти вжался в невидимый щит, кончики его когтей искрили от соприкосновения с преградой.

Здание задрожало. Землетрясение вырвало меня из непонятного ступора.

— Я живу, — ответила я холодно. — И я с радостью приму помощь в борьбе с Неспящими. Но сильно сомневаюсь, что мне подойдёт вариант, при котором от них избавляетесь только лично вы.

— Почему?

На этот вопрос у меня тоже не было краткого понятного ответа. Казалось, если собраться с мыслями, я смогу доходчиво объяснить, почему мне так нужно не столько лично разорвать устроивших бойню в моём доме, сколько уничтожить главу Неспящих, уничтожить саму их проклятую организацию, как они уничтожили мой род. Заставить их пожалеть о содеянном. Выплеснуть ярость и отчаяние. Избавиться от ощущения, что я бессильна, загнана в угол.

Танарэс спросил:

— Разве твоя цель — не уничтожение врагов? Какая разница, кто это сделает, если цель будет достигнута?

Я задумчиво посмотрела на него: а справится ли он сам?

И что, если справится?

Что если он вдруг перейдёт в нематериальную форму, постепенно вырежет всех Неспящих, схлестнётся с их повелителем и убьёт его тоже?

Что, если Неспящих просто не станет?

Вдруг мне стало страшно. Так страшно, что я едва сдержала дрожь и вылезание чешуи.

— Да, это моя цель, — подтвердила я, звуком своего голоса разбивая скованность. — И в этом уничтожении я хочу поучаствовать лично, чтобы не чувствовать себя таким слабым. Я хочу, чтобы каждый знал: принеся в мой дом смерть, сам он живым не останется.

Алое сияние глаз Танарэса потускнело, когда он наполовину опустил веки, но эти алые пятна со зрачками в центрах продолжали следить за мной, высматривать что-то в моём лице.

— Они испугали тебя слишком сильно, — произнёс он тоскливо. — Мне так жаль, так невыносимо жаль…