уедем туда, где нас не найдут. Там и поговорим обо всём.

— Нет, Леонид Юрьевич, это было бы неразумно. И для вас, и для меня. У меня у самого есть такая точка. Залягу, пережду, пока шум пройдёт.

— А он не пройдёт, если ничего не предпринять.

— Предприму, — киваю я. — Вам о себе позаботиться надо. Боюсь, вопросы не только у меня будут.

— Да, — беспечно машет он рукой. — Скажу, что ты запсиховал, когда этот хер упомянул профилакторий. Андропов об этом ничего не говорил, а помощник наехал резко и всё такое. Потом ты его монтировкой шарахнул…

— Я⁈

— Ну, да, когда он в багажник заглянул, — подтверждает Де Ниро. — А я решил сыграть на доверии. Вывез тебя из конторы и повёз на нашу базу. Она здесь, кстати, в Одинцово. Хотел сказать, что размещу тебя в безопасности. Ну, и… сам понимаешь, да?

— А на самом деле, куда мы ехали? — хмурюсь я.

— Туда и ехали, на базу. Взяли бы там другую машину. Никто бы и не сообразил ничего.

— Ну, допустим… — я киваю. — А зачем, спросит Андропов, вообще нужно было вывозить меня с территории?

— Чтобы укрепить доверие, — пожимает он плечами с таким видом, будто говорит что-то само собой разумеющееся. — У нас же с тобой сложились хорошие рабочие отношения? Ну, и вот.

— А зачем укреплять моё доверие, если меня можно просто накачать всякой химией и выведать, всё что мне известно, даже то, чего я и не помню отродясь?

— Ну, это большое преувеличение, — заявляет он. — Нет такой химии. То есть, имеются, конечно, препараты, но далеко не такие эффективные, как ты думаешь. Да и побочных эффектов много. Можно вообще испытуемого убить случайно или дурачком сделать.

— А всё-таки?

— Что? Зачем доверие? Есть такая методика, хороший полицейский, плохой полицейский. Он, стало быть плохой, а я хороший. Плохой на тебя давит, а хороший вызывает доверие. Например, чтобы использовать тебя в каких-нибудь комбинациях. Чтобы ты сам хотел в них поучаствовать. Чтобы развязать тебе язык. Ты вот совершенно чётко и чистосердечно сказал, что подозреваешь Постова в связях с Гордиевским.

— Да? — удивляюсь я. — Когда это?

— Ну… когда шарахнул его монтировкой.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Во-первых, с чего бы это? Гордиевский одиночка, для него подобные союзы — лишний риск.

— Ерунда. Ему дали задание кураторы, вот он и завербовал или привлёк Постова в свою группу. Это ещё не факт, конечно, но вероятность-то нельзя отметать. Человек он весьма осведомлённый, надо сказать. А тебе вот известно, что у Гордиевского был… ну, то есть сейчас имеется напарник, приближенный к председателю, а кто именно не знаешь. Или не помнишь, или это не установлено. Вообще, лучше не говорить, что не помнишь, а то действительно можно будет принять участие в испытаниях различных химических веществ.

— Не факт, что кураторы уже есть. Этого я не знаю. Может, он только в Лондоне получит руководителя. Его же ещё не направили туда.

— Не важно, — пожимает Злобин плечами. — Для отвода глаз версия сгодится. Точно не хочешь, чтобы я тебя спрятал в надёжном месте?

— Знаете, Леонид Юрьевич, вы круче Джеймса Бонда. Просто воплощение мистера Рипли.

Версия, которую он заготовил для Андропова, хороша тем, что подходит и для меня. Мне он её представил с одной стороны, шефу покажет с другой, и все будут довольны, удовлетворены и практически счастливы.

Вот какой хороший у нас товарищ. Заботится о деле и о друзьях. Акула хренова. Осадочек и некая недосказанность вкупе с неясными подозрениями останутся, но их, как известно, не только к делу, но и ни к чему другому не подошьёшь.

Нет, мне он, конечно, нравится, но это не добрый дядюшка, это волк в овечьей шкуре. Несомненно.

— Мистер Рипли мне неизвестен, — качает головой Злобин. — Но если он литературный герой, то стоит помнить, что литература, как правило, отстоит от настоящей жизни так же далеко, как небо от земли. Ладно. Лучше долго здесь не торчать. Нас наверняка видели и уже стуканули, куда следует.

Мы прощаемся.

— Егор, — говорит он, пожимая мне руку. — Я на твоей стороне. И рисковал своей шкурой только, чтобы спасти тебя. Из «профилактория» ты бы вышел совсем другим человеком, если бы вышел, вообще. Я, конечно, рисковал, но ты рискуешь куда больше. Зря ты с этим всем к Андропову пошёл, ко мне идти надо было.

Может, и так. А может, и не так. У меня планы. Цели у меня. А тут шанс, какой-никакой. Да и прижали основательно.

Я залегаю на дно и пару дней вообще нигде не свечусь. В Дьяково, разумеется. Забор у меня высоченный, хоть и покосившийся. Печь топить нужды нет — конец июля, и так тепло. Запасов хватит на несколько месяцев. Тушёнка, крупы, сухари, сахар, чай, печенье. Всё есть. Плитка электрическая кочегарит исправно. Курорт. Скучно, конечно. Бездействие — это что-то новенькое. У меня такое даже и не знаю, было ли когда-нибудь.

Но я занимаюсь. Делаю растяжку, отрабатываю походку ботана, читаю Плутарха. И думаю. На третий день надеваю растрёпанный парик, большие очки со специальными толстыми линзами, растоптанные ботинки, мешковатые брюки, вытянутые на коленках, клетчатую рубаху-ковбойку и самошитую кепочку типа бейсболки.

Смотрюсь в зеркало. Ничего так себе, красавчик просто. Настоящее огородное пугало. За три дня отросла щетина, редкая и почему-то пегая, совершенно дурацкая, но в качестве маскировки сгодится.

Подхожу к забору за домом, отодвигаю доску и попадаю в заросли клёна. Продираюсь через узкую полосу и оказываюсь на дороге, ведущей к продуктовому магазину и автобусной остановке. Меня интересует таксофон.

Народу немного, но есть. Несколько человек сидит на лавке на остановке. Кто-то идёт из магазина, кто-то — в магазин. Я шагаю с независимым видом отработанной походкой увальня мимо сваленных брёвен, которые скоро станут столбами для электропроводов.

Рабочие о чём-то оживлённо спорят, курят, сплёвывают, величают кого-то по матушке и в сердцах пинают здоровенную деревянную катушку с намотанным тросом.

Я захожу в телефонную будку и набираю рабочий номер Платоныча. В это время он должен ждать моего звонка. Вот я и звоню. Без двушки. Жду, когда раздастся гудок и нажимаю на рычаг. Набираю ещё раз, жду два гудка и снова даю отбой. В третий раз жду трёх гудков.