Получив этот сигнал, Платоныч должен поехать к нотариусу Нинель Теодоровне и дождаться моего звонка. Ровно через тридцать минут после получения сигнала. Если не позвоню, нужно ждать ещё пятнадцать минут, а потом уже уходить. У Нинель есть отдельный кабинет, где должен сидеть консультант или секретарь. Комнатка эта пустует и иногда используется для пересчёта денег.

Я вешаю трубку, выхожу из будки и подхожу к остановке.

— Бабуля, давно ждёте? — спрашиваю я у бабки с корзинкой в руках. Она сидит на лавочке и с любопытством озирается по сторонам.

Словоохотливая, должно быть, от природы, она отвечает:

— Я уже сижу с десяток минут. Зашла вот в магазин, купила хлеба, значит, сметаны баночку, выхожу, а он хвостом машет. Автобус стало быть, не успела малость. Ну и, выходит теперь, минуток семь или десять прошло уже. Так что, ждать теперь не переждать. Почитай минут двадцать ещё. Самое малое — пятнадцать.

Я благодарю. Захожу в магазин, поглядывая в окно, чтобы не пропустить автобус. Мне нужно проехать пару остановок и позвонить Платонычу уже из другого автомата. Большого смысла в этом нет, но конспирация, всё-таки, дело важное. Это ещё вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин провозглашал. Можно было бы пешком пройти, но здесь дорога плохая, да и могу не успеть. На автобусе надёжнее. Ходит он не точно по времени, но относительно регулярно. Это я уже проверял.

В магазе покупаю бутылку кефира и два бублика с маком по пятачку. Выхожу. Рабочих уже нет, наверное на обед пошли. Я сажусь на бревно, открываю кефир и кусаю бублик. Чисто Шурик из операции «Ы». У него, правда, батон был.

В общем, мимикрирую, как хамелеон, сливаясь с ландшафтом. Ем, а сам посматриваю кругом. После дождей всё давно уже высохло. Солнце сквозь рубашку припекает спину. Тепло. Беззаботно чирикают воробьи, где-то тарахтит компрессор, дует лёгкий ветерок.

И вот в нём, в этом ветерке уже ощущается дыхание скорой осени. Едва-едва, но всё-таки чувствуется. Может, в запахе, может в едва ощутимой прохладце… Казалось бы, ещё весь август впереди, а вот гляди ж ты…

Дом, в котором размещается наша база, видно отсюда, с остановки. Правда, только крышу, торчащую из потемневшей листвы. Ещё отсюда немного просматривается проезд. Дом стоит на отшибе и дорога с обеих сторон поросла густым кустарником, в основном шиповником.

Мимо остановки проезжает чёрная «Волга». Задний пассажир внимательно осматривает всех людей. Сканирует, сучонок. Скользит взглядом и по мне, а потом безразлично отворачивается. Хе-хе… Вот тебе раз… Я не прячу лица, не дёргаюсь, а спокойно попиваю свой кефир. Узнать меня в таком виде не так уж и просто. Но сам факт появления этого авто неприятен.

Машина доезжает до монтажного треста, на повороте к нашей базе и останавливается. Вроде стоит на парковочке, принадлежащей тресту, но так стоит, чтобы проезд к дому был хорошо виден. Твою дивизию. Кто-то из парней слил, иначе как бы они пронюхали?

Собственно, секретность здесь та ещё, человек двадцать пять точно бывали на базе, дежурили. Нужно будем менять дислокацию и отбирать людей ещё более серьёзно. М-да… Дислокацию-то мы поменяем, а вот как течь устранить?..

Собака серая! Неприятное открытие. Крайне неприятное… Быстро они вычислили это место. Надо понаблюдать, не вычисли ли и мою берлогу. О ней, как раз, почти никто не знает. Я даже сейчас своих парней сюда не потащил… Блин… Надо перебираться. Конспирацию, товарищи, никто не отменял. Попрошу Беллу подогнать бригаду русинов и…

— Молодой человек, — раздаётся весёлый голос. — Время не подскажете?

Голос мужской и скорее даже не весёлый, а насмешливый. Ну, твою же дивизию… Тебя-то каким ветром надуло?

— Часы встали, — отвечаю я не поворачиваясь и подношу ко рту бутылку.

— Понятно, — негромко говорит человек. — Понятно. Хочу сказать, видок у тебя, что надо. Я чуть мимо не прошёл. Но только я не эти лохи на чёрной «Волжанке». Я совсем другое дело. Я тебя и в костюме деда Мороза узнаю. Сечёшь, Брагин?

Сука!

— Чего хотел? — спокойно спрашиваю я и оглядываюсь.

Кухарчук, в тёмных очках и соломенной шляпе, широко улыбается.

18. Ва-банк!

Курортник, блин… Или шпион из кинокомедии. В исполнении мистера Бина. Шляпа, тёмные очки, кремовые брюки со стрелками, белая рубашка с короткими рукавами и коричневые сандалии. А в руках «Советская Россия».

— Садись, Пётр Николаевич, не маячь, — говорю я. — Здесь тебе не Майами, экстравагантные миллиардеры сразу в глаза бросаются. Это там таких, как ты по десятку на квадратный метр, а у нас ты — редкая диковинка, как ни посмотри.

Он делает пару шагов, крутится, как собачка и, наконец, развернув газету, укладывает на бревно рядом со мной. Потом чинно усаживается.

— Смотри, — хмыкаю я, — портреты вождей на жопе отпечатаются, судить будут. Товарищеским судом.

— Брагин, Брагин, Брагин, — качает он головой. — Опустился ты. Волосы торчат, небритый, грязный, неухоженный. Настоящий бомж. И это только третий день, как в бегах. Ну, как до жизни такой докатился-то?

— Хочешь бублик? — спрашиваю я.

— Не надо, благодарю, — выставляет он руку, как на плакате, призывающем к трезвому образу жизни.

— Зря, рот бы занял.

— Вот видишь, ты какой, — вздыхает он. — Человек, между прочим, большую работу проделал, чтобы тебя найти, а ты ему рот бубликом заткнуть хочешь.

— Ну, не ботинком же, — смеюсь я.

Какой-то он жалкий, Поварёнок этот. И противный, конечно, и мерзкий, вон через него сколько народу пострадало. Сколько парней моих положил, сучёнок. Но сейчас, когда он оказался не у дел, кроме брезгливости ничего и не вызывает.

— Даже не спросишь, как я тебя нашёл?

— Да чего спрашивать? — пожимаю я плечами. — И так ясно. Дружки-подельнички в конторе остались, а может, и обязанные чем. Вот и свистнули, что ваши вокруг дома кружат.

Я киваю на «Волгу», стоящую у треста.

— Ну… не так уж и далеко от истины, — соглашается он. — Только эти-то дурни. Они бы ещё надпись на машине сделали «КГБ», да?

— А ты, значит, мудрее чем они?

— Конечно, мудрее, — смиренно признаёт Кухарчук. — Они на виду торчат, а я с народом сливаюсь, незаметно проникаю. Приехал, дай, думаю, поброжу по округе, глядишь, Брагин выползет из укрытия своего, я тогда его и сцапаю.

— Ну, сцапал? —