Он шел не оглядываясь и чувствовал на себя взгляд священника, пока не завернул за угол, к лестнице. Замедлив шаг, спустился к растущим у ее подножия платанам. «Нет, так нельзя», — вспомнил Мануэль собственные слова. Вид величественно возвышающихся деревьев несколько успокоил его. Он нырнул в отбрасываемую кронами тень, словно раненое животное, ищущее убежище, и глубоко вздохнул, пытаясь восстановить душевное равновесие. Воздух пах вчерашним дождем, сеном и древесиной. Мануэль понимал, что внутренний голос прав: хватит заниматься саморазрушением. Каждый мускул его тела болел, обессиленный постоянной борьбой и моральным истощением. Мей, Ногейра, Лукас… Писатель огляделся в надежде обрести спасение. Выцветшая и заржавевшая вывеска бара в дальнем конце улицы одновременно и манила, и отталкивала его. Не в силах сопротивляться, Ортигоса решил поддаться желанию и пошел по направлению к заведению, мечтая о желанной передышке.

За стойкой он увидел двух мужчин. Тот, что постарше, резал хлеб и сыр и оживленно болтал на галисийском с парочкой местных жителей, которых Мануэль заметил у входа, когда приехал. К ним присоединились еще двое посетителей; все они пили вино из белых фарфоровых чашек. Бар занимал помещение площадью не более двадцати квадратных метров, и из мебели здесь была лишь пара столиков по обе стороны от входа и штук шесть стульев. Одна дверь вела в туалет, о чем гласил прикрепленный к ней листок бумаги с надписью от руки; другая, за баром, — в кухню, откуда можно было попасть в жилую часть дома. В кухне хозяйничала женщина примерно того же возраста, что и мужчина за баром, и в полуоткрытую дверь были видны лишь массивный деревянный стол и старомодные занавески на окне. За стойкой не было привычных рядов бутылок. На полке, которая больше подходила для гаража, стояли белые чашки и кувшины, семейные фотографии в разномастных рамках, навевающий грустные мысли календарь похоронного бюро и доска, где было указано, что сегодня в меню бульон, что подтверждали доносящиеся с плиты ароматы. Контраст между безупречно чистой кухней и небрежно обставленным помещением бара наводил на мысль, что муж и жена разграничили зоны ответственности.

Мануэль указал подбородком на чашки с вином, которые держали посетители.

— Можно мне то же самое?

Мужчина помоложе наполнил чашку, а тот, что постарше, положил на тарелку ломти хлеба и сыр и подвинул угощение к писателю, не говоря ни слова. Ортигоса потягивал напиток и закусывал сыром — очень нежным, но с на удивление сильным запахом. Он съел все, понял, что голоден, и заказал еще вина.

Посетители оживленно болтали, периодически раздавался смех. Прислушавшись, Мануэль разобрал кое-что из галисийского диалекта, но быстро потерял интерес. Ему было видно хлопочущую на кухне хозяйку, а пожилой мужчина, который стоял, опершись о стойку с видом крестного отца, принимающего у себя друзей, видимо, приходился ей мужем. Похоже, владельцы заведения не имели привычки лезть гостям в душу, и писателя это вполне устраивало. Бушевавшие внутри эмоции постепенно улеглись, и к Ортигосе вернулось самообладание. Он посмотрел на свои ладони, проверяя, не дрожат ли после налетевшей на него эмоциональной бури, и увидел коричнево-желтые следы на ногтях большого и указательного пальцев: следы того, что он нервно теребил кусок коры платана, отколупывая от нее маленькие кусочки. Из прежнего опыта Мануэль знал, что отмывать и оттирать руки бесполезно — пятна останутся на пальцах еще на несколько дней.

— Можно мне немного бульона? — спросил писатель.

Мужчина помоложе усадил его за стол, принес кувшин с вином, половинку каравая ароматного темного хлеба и две тканевые салфетки: одна служила подставкой под тарелку, другую следовало постелить на колени.

Ортигоса сидел спиной к двери. Ему был хорошо виден телевизор, где без звука шла какая-то местная передача. Практически сразу перед писателем поставили огромную тарелку с бульоном. Молодой человек предупредил, что кушанье очень горячее. Мануэль вдохнул насыщенный аромат, осторожно опустил ложку в дымящуюся жидкость и ощутил насыщенный вкус овощей и сала. Такой суп — настоящее благословение для утомленного тела и духа, долгожданный источник сил для путешественника, возможность согреться в холодную зимнюю ночь. Съев половину, писатель взял миску обеими руками и допил бульон прямо из нее. Он мерно глотал, чувствуя, как обжигающая жидкость достигает желудка. Тарелка полностью закрывала ему обзор, и все ощущения сосредоточились на примитивном уровне. Ортигоса доел плотный темный хлеб — настолько вкусный, что ему казалось, будто он пробует такой впервые. Вместо десерта он взял еще сыра, запивая его свежесваренным кофе, который хозяйка принесла из кухни в стакане. Для этого ей пришлось выйти на улицу и обойти дом кругом.

За это роскошное угощение Мануэль заплатил совсем немного. Он искренне поблагодарил владельцев заведения и распрощался. Писатель чувствовал себя возродившимся, словно обрел идеальное пристанище — вроде тех домов, что изображают на рождественских открытках, уютный уголок, о котором мечтают все. Он дошел до группы платанов, отломил еще один кусок коры и, чтобы видеть его постоянно, положил добычу на приборную доску своего «БМВ».

Теперь Ортигоса был готов к возвращению в Ас Грилейрас.

Кофеёк

Мануэль остановился у живой изгороди из гардений, где стояли еще два автомобиля: черный внедорожник ветеринара и белый пикап, припаркованный у входа в сад, с откинутым задним бортом.

По направлению к конюшне шел Сантьяго. Он был одет в синюю облегающую рубашку с длинными рукавами и штаны, заправленные в сапоги для верховой езды. Новоиспеченный маркиз тоже заметил писателя, потому что застыл на месте. Было очевидно, что появление незваного гостя ему не по вкусу: об этом свидетельствовало и холодное выражение лица, явно говорящее о том, что визит не ко времени, и пристальный взгляд, который не отрывался от Мануэля, и поза, в которой Сантьяго замер на тропинке, словно архангел, охраняющий ворота в рай.

Но смутить писателя было не так-то просто. Ортигоса держался уверенно. Он не торопясь снял пиджак и аккуратно положил его на заднее сиденье машины, запер ее и твердым шагом направился к маркизу. Несмотря на демонстрируемое недружелюбие, Сантьяго заговорил первым — явное свидетельство того, что приезд Мануэля его нервирует.

— Я не знал, что вы еще в Галисии. Думал, уехали сразу после похорон.

Писатель улыбнулся:

— Я собирался, но возникла пара неотложных дел, поэтому пришлось задержаться.

— Вот как? — сдержанно ответил маркиз, но на лице его отразилось сомнение, и Ортигоса даже хотел поинтересоваться, что не так.

— Полагаю, вы могли бы помочь мне поскорее с этим покончить.

Вероятно, перспектива скорого отъезда Мануэля обрадовала Сантьяго, но отреагировал он все же осторожно:

— Разумеется, если это