Я чуть пьян, в меру, я хрупок и ненадежен, что-то вроде тех звонких бокалов из богемского стекла, которые и в руки взять страшно. Я безнадежно холоден и бесконечно одинок. В целом – идеальное состояние для очередного путешествия в прошлое.

Да, закопать яму я все-таки успел. Успел до восхода.

Лариса ждала у машины. Мне показалось, она даже не сменила позы, так и стояла у раскрытого багажника, чуть сутулясь и сцепив руки. Она проводила меня настороженным взглядом.

– Все? – спросила едва слышно.

В «теремке» я кинул лопату в угол, повесил веревку на гвоздь. Все?

– Все… – пробормотал я, вдыхая пыльный дух сарая. – Неужели все?..

Задержался на пороге, жмурясь на солнце. Все… Неужели и вправду все?

Над входом в сарай на стальном крюке висела подкова. Она была рыжая и будто мохнатая от ржавчины. Подкову эту, роясь в огороде, раскопал дед. Я подмигнул подкове, подбежав к Ларисе, радостно ухватил ее за плечи и крикнул в лицо:

– Все! Ты понимаешь – все! Все закончилось!

Распахнув крышку колодца, бросил ведро в гулкую, сырую темень. Оно понеслось вниз, весело гремя цепью; придерживая шершавый ворот ладонью, я замедлил падение. Всплеск, утробное бульканье тонущего ведра. Я взялся за стальную ручку; упругая тяжесть, скрип, мокрое ворчанье цепи – все это казалось мне каким-то особенно честным и чистым, простым и правильным. И вся грязь и кровь, что остались позади, тоже казались мне правильными. А как же иначе, как по-другому?

– Слей! – попросил я Ларису, именно так командовал дед, сдирая с себя потную майку и подставляя мне бледную спину и жилистую, кирпичную от подмосковного солнца шею.

С моих рук стекала бурая вода, брызги летели во все стороны, на джинсы, на песок; я тер ладони, складывал их ковшом, я окунал лицо в ледяную, отдающую сырым металлом колодезную влагу. Утро, звонкий холод наполняли меня бодрым, нервным азартом, мне хотелось действовать, действовать стремительно и четко. Осталась сущая чепуха – нужно было избавиться от машины майора.

– Не сердись. – Лариса поставила ведро в песок. – У меня нет сил. Честно. Я просто упаду в обморок. Давай передохнем… Хоть час-полтора?

– Ты что?! – Я взъерошил мокрые волосы пятерней, казалось, я не смог бы высидеть на месте и минуту. – Нет-нет! Нет! Ты что!

Мы договорились, что я отгоню «шестерку» в Подлипки и оставлю ее там где-нибудь рядом с железнодорожной станцией. Из Подлипок автобусом доберусь до дачи, заберу Ларису, и мы вдвоем вернемся в Москву. Дальше все по плану.

– Помнишь, где ключ? – Я кивнул в сторону крыльца.

Она кивнула. Я сел за руль, хлопнул дверью, повернул ключ в замке зажигания.

Нехитрая операция заняла около двух часов. Еще минут двадцать я потратил в привокзальном буфете, пытаясь раздобыть бутылку шампанского. Мне непременно хотелось отпраздновать начало новой жизни с шампанским. «На вынос, – заявила буфетчица, высокомерная дива с коралловым ртом и лимонно-желтыми волосами, – мы не отпускаем». Но деньги и лесть сделали свое дело: после недолгих унижений мне было вручено нечто увесистое и округлое, завернутое в местную многотиражку «Болшевская правда».

Ларисы на даче не оказалось. Она даже не открыла входную дверь, ключ так и остался лежать в тайном месте на крыльце. Я понесся в сад, добежал до ямы, холм уже подсох и посветлел. Бросился назад к дому. Я рыскал по кустам, ломал сирень и розы, топтал грядки и даже полез под дом, крича в пыльную тьму: «Лариса! Лариса! Лариса!»

Лариса!

Безумие продолжалось час, год, всю жизнь – не знаю; под конец, осипший, в рваной рубахе, крови и царапинах, я орал что-то невразумительное, бил кулаками в песок, ползая на коленях у колодца. На глаза попалось шампанское, схватив бутыль, я сорвал газету – это было «Крымское игристое». Не знаю почему, проклятая шипучка оказалась последней каплей. Зарычав, я изо всех сил саданул бутылкой в стальную ручку колодца; «Крымское» взорвалось розовой пеной, толстое зеленое стекло вперемешку с малиновым пойлом брызнуло во все стороны – в воздухе тут же завоняло дрожжами и прелыми яблоками.

В Москву я вернулся на электричке. Не помню, как добрался до станции в Болшево. Дороги тоже не помню. Позвонил из автомата на Ярославском, слушал бесконечные гудки, безнадежно длинные, утекающие в черный вакуум. Пешком побрел домой – через Сретенку, по бульварам до Яузы. Было пыльно, страшно хотелось пить. Прохожие огибали меня с опаской, где-то в районе Покровки я обнаружил, что я порезал бутылкой руку и вся штанина у меня была заляпана засохшей кровью. Все – точно во сне, собственно, сон это и был.

Квартира показалась мне чужой. В коридоре валялись шубы, под ногами что-то хрустело, противно, точно яичная скорлупа. Двери были распахнуты, повсюду горел свет; я нашел телефон, он почему-то оказался под кроватью. Звонить из дома было безумием, сыщики (по крайней мере, киношные) первым делом проверяют список входящих и исходящих звонков; эта мысль всплыла на задворках сознания и бесследно растаяла.

Набрал номер, семь цифр – эти цифры и сейчас вытатуированы на изнанке моего бедного сердца: 255-19-41. Первые гудки – в них надежда, в этих трех, четырех первых гудках. Пятый звучит уже растерянно, словно застуканный за чем-то неприличным; шестой краснеет, неуверенно разводя руками. Седьмой и восьмой – эти почти покойники. От десятого, одиннадцатого и следующих за ними веет могильной тоской, холодом и пустотой. Какая пошлая фраза «Надежда умирает последней», господи, какая пошлая!

Утром я отправился к зоопарку. Красная Пресня изнывала в мутном мареве тополиного пуха, нещадно смердело енотом. До темноты я следил за подъездом, раз пять звонил из телефонной будки. Слушал безнадежные гудки. Черный вакуум, мертвая пустота.

Следующий день прошел так же, потом еще один. И еще. Сколько их было, этих дней?

В физике, кажется в термодинамике, есть понятие, которое называется «фазовый переход». Им обозначают переход вещества из одного состояния в другое, процесс происходит при изменении внешних условий – давления, температуры. Классический пример – вода и ее три ипостаси: жидкость, лед и пар. В детстве мы пытались заморозить воду в бутылках, бутылки неизбежно трескались; я никак не мог понять, какая сила разрывает стекло, – неужели безобидная вода способна на это? Тогда мне было невдомек, что переход из одного состояния в другое таит в себе много сюрпризов. Да, милая моя, много неожиданных и таинственных сюрпризов.

Сдался я не сразу. Весь июль я пытался найти Ларису, пытался найти ее мать; поиски усложнялись опасностью привлечь внимание – наверняка следственная машина работала уже полным ходом. На себя мне было плевать, я думал лишь о Ларисе: даже самый наивный сыскарь, попадись я ему в руки, в два счета распутал бы наш нехитрый клубок, конец которого прятался в неглубокой яме у дальнего забора моей болшевской дачи.