Утопив римский лагерь в воде и сломав переправу, кимвры предприняли общее наступление. По всем свидетельствам, защитники ближнего лагеря мужественно дали бой, однако легионы на другом берегу реки, увидев всю безнадежность положения, побежали. Один кавалерийский отряд остановился только когда доскакал до самого Рима – эта история получила известность по той причине, что среди беглецов оказался сын Марка Эмилия Скавра. Когда молодой офицер прибыл в Рим, сенатский принцепс отказался его признавать и за трусость исключил из состава семьи. Оставшись в живых в войне с кимврами, опальный юноша покончил с собой.

Поведение самого Катула в этой битве стало предметом ожесточенных споров. По его собственным словам, увидев рвущуюся на них армию, он пожертвовал собственной репутацией ради репутации своих людей: «Осознав, что убедить воинов остаться ему не удастся, видя, что они в ужасе собираются бежать, он приказал снять его стяг, догнал первые ряды отступавших и сам встал во главе войска, чтобы позор пал на него, но не на отчизну, стараясь, чтобы солдаты выглядели не бежавшими, но отступавшими под командованием своего полководца»[181]. Однако в действительности, скорее всего, Катул попросту хотел придать более благоприятный оттенок их беспорядочному бегству на юг.

Но хотя дорога на Рим и была теперь открыта, кимвры все равно остались на севере, вероятно подпав «под влияние мягкого климата, изобилия еды, питья и воды для омовения»[182]. Это племя всегда искало себе дом – и теперь, возможно, его нашло. В то же время, они, вполне вероятно, попросту задержались, дожидаясь тевтонов и амвронов, которые могли со дня на день переправиться через западные Альпы и присоединиться к ним. Потому что знать ничего не знали об уничтожении союзников.

Пока кимвры обосновывались в Цизальпинской Галлии, а Сицилию все так же разоряли рабы, в римской политике произошел радикальный поворот. Атмосфера чрезвычайного положения позволила Сатурнину и его дружкам перейти дозволенные границы. Они и без того уже сделали насилие нормой после того как трибун силой подверг Цепиона судебному преследованию с помощью разъяренной толпы. Теперь, когда он помог Марию избраться на еще один срок, в его распоряжении оказалась небольшая армия бывших солдат консула, готовых размять свои мышцы – как физические, так и избирательные.

Во главе этой новой политической армии популяров к Сатурнину присоединился и Гай Сервилий Главция. Большинство коллег-сенаторов не питали к этому человеку ничего кроме презрения. Цицерон назвал его «самым никчемным негодяем из всех, когда-либо живших»[184]. А потом добавил, что хотя он и не советует прибегать к вульгарным метафорам, но Главция правильнее всего будет назвать «сенатским дерьмом»[185]. Однако даже преисполненный презрения Цицерон, и тот считал Сатурнина «сообразительным, ловким и на редкость остроумным; несмотря на низкое происхождение и распутную жизнь, тот мог бы претендовать на должность консула»[186]. Но претендовать на должность консула Главция не стал – вместо этого распутная жизнь довела его до погибели.

Чтобы придать грядущему захвату ими Рима видимость морального авторитета, Сатурнин и Главция обратились к памяти о братьях Гракхах, теперь вошедших в легенду. Сатурнин поставил у себя дома бюсты Гракхов, преданных мученической смерти, и упоминал их в своих речах. Завладеть наследием Гракхов ему представлялось настолько важным, что однажды он даже явился на форум с молодым человеком, называвшим себя давно пропавшим сыном Тиберия Гракха. Возраст парня казался подходящим, и Сатурнин потребовал официально вписать его в ценз, признав законным наследником Гракхов.

Каждый, кто лично знал семью Гракхов, понимал, что Сатурнин явно ломает комедию. Семпрония – сестра Гракхов, которая до сих пор была жива, – отказалась принимать этого мнимого племянника, которого до этого в глаза не видела. Но то были времена, когда ложь переставала таковой быть, если ее самым дерзким образом без конца выдавали ее за правду. А для Сатурнина было важно только одно: заронить в умы потенциальных сторонников мысль о том, что сын Гракха входит в круг его приближенных.

Одновременно с этим вывод на сцену этого якобы пропавшего Гракха стал ловушкой для врагов Сатурнина из числа оптиматов, в первую очередь для Метелла Нумидийского. После того, как его отстранили от командования войсками в Нумидии, Метелл возвратился в Рим и последующие пять лет провел, неизменно выказывая свое неодобрение в адрес всех без исключения мер, предлагаемых популярами. И хотя на улицах его имя постоянно вызывало насмешки, у него по-прежнему была масса последователей, а у коллег-оптиматов он пользовался безупречной репутацией. Поэтому в ходе тех же выборов 102 г. до н. э., на которых Марию удалось в третий раз подряд стать консулом, Метелла избрали цензором. И внезапное появление «Тиберия Гракха Младшего» вскоре после вступления его в должность не могло быть простым совпадением.

Главная задача цензора сводилась к тому, чтобы содержать в порядке списки граждан, и Метелл, вполне предсказуемо, отказался признавать легитимность самозванца, выдававшего себя за Гракха, чем вызвал на улицах массовую вспышку гнева. Но этим он не ограничился и пошел дальше: обвинил Сатурнина и Главция в преступлениях против общественной морали и объявил о намерении вышвырнуть обоих из сената. Те в мгновение ока собрали толпу, выразившую против поведения Метелла свой протест. Горделивый патриций попытался стойко встретить лицом к лицу напор этой злобной массы, но ему, в конечном счете, пришлось укрыться в одном из храмов на Капитолийском холме, дабы избежать оскорблений, летевших в него из толпы вместе с кирпичами. Когда народ разошелся, родственник Метелла, такой же цензор, как он, убедил его больше не тыкать столь грубо палкой в это осиное гнездо и не пытаться убрать Сатурнина с Главцией из сената. Но несмотря на эту уступку, оба цензора все равно отказались признавать Тиберия Гракха Младшего. Впрочем, это больше не имело никакого значения – вред уже был причинен.

Вскоре после этого инцидента в Рим прибыли эмиссары понтийского царя Митридата. Понт лежал далеко, на берегах Черного моря, а Митридат не так давно перерезал царю соседней Каппадокии горло и посадил вместо него на трон своего сына. Понтийские послы попросили сенат признать этот переход власти. Как и подобает такого рода делегации, они явились в Рим с немалым количеством даров, что позволило Сатурнину вновь поднять старую, направленную против сената тему подкупа высших должностных лиц иноземными державами. Напомнив всем о скандальных взятках Югурты, Сатурнин разнес в пух и прах за коррупцию Сенат, а вместе с ним и понтийских послов, и даже прибег к физическому запугиванию, чтобы они убрались из города.