ничего примечательного. И тем не менее требования его я был обязан уважить, и я стоял, как страж со связкой ключей, пока этот проказник заглядывал в каждую корзинку, взбирался на бочку ногами и проглядывал содержимое полок.

Завершая свой обыск, кроха кивал мне, и его золотые кудряшки вторили кивку. Лишь после этого я имел право запереть чулан, в то время как Лю уже бежал на поиски новой запертой двери.

Этот день меня знатно умотал, но, к счастью, дитя умоталось не меньше, а наверное, и больше моего. Я решил оставить мальчика в шале. Слухи меня не волновали раньше, с чего бы они волновали меня сейчас?

Выбор для комнаты Лю пал на гостевую спальню, самую ближнюю к моей. Уложив его, я погасил свечу, как вдруг мальчик резко подскочил с кровати и принялся тихо мычать и озираться.

– Тише, тише, прости! – Я сразу метнулся к нему и взял за руку, слишком поздно опомнившись, как много для бедняги значит свет.

Отпустить его руку я не мог, как не мог и зажечь вновь огонь.

– Прости, прости, иди сюда! – Я взял мальчика на руки и вынес в коридор, где еще было светло, и, к моему огромному облегчению, Лю быстро успокоился.

– Все хорошо, – говорил я и, погладив ребенка по голове, повел его в столовую, чтобы угостить чем-нибудь, пока в комнату несли новые свечи.

* * *

Прошло три дня, и Лю отчаянно дергал единственную на тот момент запертую дверь. Я вышел на этот шум и, еще не найдя мальчишку, с леденящим трепетом догадался, куда он так стремится попасть. Тяжелая дверь подвала не спешила поддаваться, как и я не спешил отворять замок. Единственный запрет вобрал в себя силу прочих. Нужно было решиться.

– Такой любопытный, в кого же это? – спросил я, погладив мягкие кудряшки своего исследователя.

Борьба с оцепенением продолжалась еще какое-то время. Вероятно, для ребенка прошла как минимум вечность – мальчик в нетерпении вновь постучал кольцом о дверь. Нарастающий шум не прекращался, пока я не потянулся к связке ключей.

– Что ж, перед тобой отворятся все двери, мой мальчик, – произнес я. – Но сперва позволь взять фонарь: боюсь, там недостаточно света.

Глава 3.2

Решение открыться своему сыну, заставило сердце замереть. Мы вместе переступили порог подвала. Моя рука почти не дрожала, держа руку Лю. Что-то странное было в том янтарном свете, который освещал путь. Он струился через полумутное стекло, подчеркивая все уступы и сколы на старой каменной лестнице. Долгие годы приучили ориентироваться едва ли не в тотальной темноте. Свет был чуждым гостем в этом подземелье, как и в любом другом. Мы преодолели лестницу, и Лю ловко спрыгнул на каменный пол, бесшумно и осторожно.

Проходя вдоль клеток, мальчик заглядывал туда, по ту сторону тяжелых прутьев. Свет бегло касался черно-рыжеватой шерсти, случайно и резко очерчивались морды. На одной из балок торчал резким когтем крюк, на который вешался фонарь.

– Ну что? – спросил я, сжав ручку Лю крепче.

Мальчик широко раскрывал глаза, таращась в изумлении на зверинец. Пришлось удержать Лю, предостерегая наивный чистый порыв подойти ближе. В памяти ожила моя собственная глупость, и тут же горечь расплаты омрачила ум.

– Осторожней, и не подходи слишком близко, – молвил я, придерживая своего мальчика за плечо.

Зверинец, привыкший ко мне, к моему запаху и голосу, пришел в тихое оживление, завидя юного гостя. Особенно проснулся молодняк, все поджидающий, когда придут с ним поиграть. И тут какой же славный сюрприз их встретил в виде гостя: новых лиц они не знали уже много лет. В золотистом свете фонаря мой сын отвечал чуть ли не большим интересом, нежели заскучавшие щенки.

Лишь сейчас становилось очевидно, как долго и отчаянно мне не хватало разделить хоть с кем-то тот трепет, то неописуемое влечение, сродни одержимости. Чуть ли не большим поводом для радости стало то, что это мой сын, моя плоть и кровь.

Именно в эту минуту, полную озаряющей светлой радости, раздался резкий оглушительный лай. В этот миг я позавидовал глухоте Лю.

Заорал тот самый проблемный зверь, отселенный прочь ото всех. Причем «заорал» – слово непомерно скудное, по сравнению с тем, что за звук вновь изрыгнулся из этой вытянутой, как у гончей, пасти.

– Уймись, – злобно шикнул я ему, и он оскалился и клацнул зубами.

* * *

Зеленая дымка наполнила рощи и леса. Мягкая земля напитывалась влагой, чтобы потом передать ее лугам, которые зацветут со дня на день. С восточной пестротой расстелились ковры полевых цветов, застрекотали сверчки.

Особенно четко слышались их перещелкивания, когда мы сидели на балконе со «Стефанами» и Лю. Будучи абсолютно глухим, в чем я, к сожалению, заверился при повторном осмотре, мальчик часто сидел с нами, ну или вился где-то неподалеку.

Он с осмысленным вниманием и истинным научным рвением заглядывался на нас, особенно на говорящих, иногда повторял наши жесты, но еще чаще попросту стягивал со стола не печенье или пирожное, а всю тарелку сразу, и, усевшись на ступенях, выбирал себе лакомство с удивительной для подкидыша привередливостью.

Часто нам составлял компанию и Алжир, незаметно скользнув под деревянный столик, вынесенный по случаю слишком уж славной погоды, либо неспешно прогуливаясь по деревянным перилам.

Мне нравился этот здоровый наглый кот, и его присутствие ощутимо скрашивало мою жизнь. Июньским вечером мы все вместе сидели на веранде, вдыхая мягкий остывший воздух, который уже успевал исполниться нектаром цветущих лугов.

Я поглаживал тяжелого Алжира, который оказал большую честь, запрыгнув мне на колени. Его глубокое урчание мерно утопало в текущей беседе. На краю крыльца сидел Лю, болтая своими ногами в воздухе и воровато таская с миндального печенья засахаренный орешек, красовавшийся в центре.

Уже тогда я был счастлив, что Господь милосердно послал мне эти летние вечера. Оглядываясь назад, я все же считаю, это было самое счастливое лето в моей жизни.

* * *

Лето 1763 года выдалось настолько благодатным, что вынудило меня больше проводить времени на свежем воздухе, и речь идет не только о моих вечерах на веранде шале за беседой в кругу моих друзей-«Стефанов».

Днем я решился больше уделять времени прогулкам, что активно рекомендовал пациентам, которые имели возможность передвигаться сами без какой-либо посторонней помощи.

Эти прогулки, конечно же, очень полюбились Лю. К тому времени, когда жаркий июль уже догорал, предвкушая плодоносный август, мой мальчик очень скоро стал всеобщим любимцем.

Хоть было и очевидно мое расположение к Лю, на мое удивление, никаких слухов не