– А под кроватью смотрел?

– Думаешь, там есть? – он стоял, согнувшись, упираясь широкими ладонями в колени.

– Под кроватью все есть. Или на антресолях, – Розочка ничуть не испугалась. – А столько пить вредно.

– Да что ты в жизни понимаешь?! – притворно возмутился Толичка и, распрямившись, охнул. – Дива… мать твоя…

– Ага, – Розочка обошла нетрезвого соседа по кругу, чтобы спрятаться за упомянутой матерью. И не оттого, что Толички опасалась, отнюдь, скорее уж она, как и прочие в этом доме, играла в старую игру, правила которой пока Святу были не понятны.

– Викушка, заюшка моя…

– Денег нет.

Виктория, убедившись, что зажигалка не собирается оживать, со вздохом полезла за плиту, чтобы вытащить слегка мятую, но вполне еще годную коробку со спичками.

– А я разве просил? – притворно удивился Толичка.

– Вы хотели со мной поговорить, – Свят отряхнулся, сбрасывая паутину чужих эмоций, в которой что-то было не так, неправильно, но что именно, он понять не мог. – И если… вы не против…

Дива кивнула.

И сжала ладошку дочери.

– И часто он концерты устраивает? – поинтересовался Свят, скорее поддержания беседы ради, чем и вправду из желания вникать в подробности чужого коммунального бытия.

– Случается. Сейчас чаще. Неустроенный он. Но не злой.

– А кто злой?

Дива пожала плечами. Если и был у нее ответ, то делиться им она не собиралась.

…не трогать.

…не пугать.

…не оказывать давления.

А как ее не напугаешь, если она уже со страхом смотрит? Сама пришла, но боится. Но ведь пришла, несмотря на то, что боится. Вот у дочки и тени страха в глазах нет, одно лишь живое детское любопытство, которое, честно говоря, пугает, поскольку с детьми Свят дела не имел.

Тем более с такими.

– Прошу, – он указал на кровать, а сам отступил к окну.

Присел.

И руки сложил.

Дива… осмотрелась.

– Вы ничего не изменили, – сказала она.

– А должен?

– Не знаю. Просто… не важно. Я хочу вам помочь, – эти слова ей определенно дались не легко. И кулачки сжала. И побелела сильнее обычного.

Твою ж… если так заботятся, могли бы и паек специальный выделить, а то ведь кошки помойные и те весят больше, чем эта… Астра, мать ее… Хризантема…

Имена у них.

Дивьи.

И сами… дивы.

– Я буду рад, – он произнес это настолько спокойно, насколько сумел. И добавил. – Что взамен?

Кулачки сжались еще сильнее. Она сделала глубокий вдох, а на выдохе все-таки решилась:

– У меня не заберут дочь.

– Простите?

– Вы дадите клятву, что ни вы, ни… кто-то другой… ее не заберете. А если заберете меня, то… найдете ей семью.

– Никто и не собирается…

Свят осекся, столкнувшись со взглядом, в котором было столько… обреченности? И мысленно обложил, что дражайшего Казимира Витольдовича, что людей его.

– Мама боится, – пояснила Розочка, подпрыгнув на кровати. – Мама совсем устала бояться. Так много бояться плохо.

– Роза!

– Я пойду, – Розочка сползла. – Там тетя Лера пришла… и дядя Ингвар тоже. Он меня покатать собирался.

Когда она вышла, явно не потому, что желала покататься на косматой клыкастой твари, в комнате стало тихо и тесно. Пожалуй, именно сейчас Святослав понял, насколько мало здесь места. И насколько… близко он к диве. Настолько, что слышит, как бешено стучит ее сердце. И бледность эту видит, нездоровую, до синевы, и сосуды на шее, и саму эту шею, тонкую, что тростинка, с капельками пота на ней, как видит руки, и синяк…

– Кто вас… – он кивнул, хотя к разговору этот синяк дела не имел.

Астра подняла руку и попыталась натянуть рукав, который оказался слишком коротким.

– Пациент… не со зла. Некоторые меня боятся. Особенно, когда больно.

– Ему было больно?

– Ей. Женщина. Она… рожала. Я ассистировала. Обычно меня не зовут. У нас хорошие врачи, – поняв, что спрятать синяк не выйдет, дива погладила его. – Но случай сложный. Поперечное прилежание и еще обвитие пуповиной. Роды первые. Таз узкий. Как ее вовсе к родам допустили?

Ее недоумение не было наигранным. Она и вправду не понимала, а с нею и Свят.

– Когда позвали, то… кесарево было поздно делать. Она… сил потратила много. Испугалась тоже.

– А вы помогли?

Она кивнула.

– И многим… вы помогаете?

– Случается, – она убрала руку. И захотелось прикоснуться к этой вот мраморно белой коже, просто убеждаясь, что вовсе она не мраморная, что теплая, живая. – Я… знаю, что… нельзя… я… пыталась поступить. В медицинский институт… но отказали. Пять раз.

Свят прикусил губу.

Полное досье, которое обязано было быть и было, но где-то там, то ли в архивах, то ли в несгораемых шкафах с документами особо важными, ему пока не предоставили. Но кто бы ни вел эту девочку, он был полным идиотом.

– Почему?

Дива вновь дернула плечом. Ясно. Причины были озвучены, но вовсе не те, которые действительно имели значение.

Что ж…

– Я вам помогу.

Она покачала головой.

– Не стоит. Главное… – дива облизала пересохшие губы. – Я бы не стала… но… он мне написал.

– Кто?

Свят окончательно перестал понимать что-либо.

– Эльдар, – она вытащила из рукава бумажку, сложенную вчетверо. – Он… хочет забрать Розочку. А это нельзя! Понимаете?! Совсем нельзя! Это…

– Тише, – комната оказалась и вправду небольшой, всего-то в два шага.

А кожа ее теплой.

И сама она еще более хрупкой, чем казалась. Дива замерла в его руках, уставившись огромными зелеными глазищами. Она и дышать-то перестала, только сердце по-прежнему колотилось.

Быстро.

Слишком уж быстро.

– Тише, – повторил Свят, вплетая в слово силу.

Всего каплю.

Чтобы успокоить это создание.

– Никто и никогда не позволит забрать у вас дочь… – и волос коснулся.

…там, на Севере, людей остригали наголо, хотя это все одно не спасало от насекомых. А вот дивы носили косы. Длинные, тяжелые.

Белые.

И седина лишь добавляла им величественности, словно подчеркивая, что даже в этом мире вечной зимы они свои.

У нее волосы были мягкими, что пух, тот самый, невесомый, который кружится в воздухе, когда зацветают тополя.