Нам с Галкой тоже надо было идти — раздавать ужин, но вставать не хотелось. Отгороженные кустами, мы не увидели подходивших ребят. Услышали их голоса. Сашкин — веселый и чуть глуховатый — Ивана Лободы.

— Смотри, Иван, как красиво: вода совсем золотая. Да ты что грустный такой?

Нехорошо подслушивать чужой разговор. Мы не подслушивали, просто так получилось. Хотели сразу уйти, но не успели, и пришлось дослушать до конца.

— Знаю отчего грустишь. Зина письмо от Володьки получила. Поэтому, да? Ну что ж, ничего не поделаешь, Ваня.

— А мне с сегодняшней почтой тоже письмо пришло. От Тони. Эх, Тонька, Тонюшка!

— Ты что же, не забыл ее?

— Забыл? Чудак ты, Иван! Тоню милую мою разве забуду я? Поссорились мы с ней, когда я уезжал, это верно. Не хотела меня отпускать. «Зачем тебе целина?» А я просто люблю места новые — вот и уехал. Тоскую по ней, очень. Ну ничего, пишет: «Приеду скоро». Нет, ты представляешь, Ваня, любовь это у меня. Любовь.

— Сашка, сумасшедший! А Галя? Галя как же?

— Что Галя? Нравлюсь я ей, знаю. И она девчонка ничего, отзывчатая. Да только это ведь все на время.

— И что ты такое говоришь! На время! Человек же она, а ты… Саша, подумай, как ты можешь, что же это?

— Брось, Иван. Зачем трагедию делать из пустяка? В жизни много таких встреч. Все это проходит, остается главное. Когда любовь настоящая. Как у нас с Тоней. А Галка…

— Да-а… вот как у тебя. Эх, ты… Не знал я, что ты такой.

Прошелестела трава — Иван уходил. Плеснула вода — умывался Сашка, потом все стихло. Я посмотрела на Галку. Лицо ее, так оживившееся при первых звуках Сашкиного голоса, сейчас застыло, точно окаменело. Заметив, что я смотрю на нее, Галя резко встала:

— Я пишла. Ужин треба раздавать.

И побежала. Когда я подошла к палаткам, услышала Галкин голос, какой-то неестественно веселый. Она стояла у котла. Накладывала в миски дымящуюся кашу.

— Галинка, добавки!

— Тоби? Яка ж тоби добавка? Ты и на обид сьогодни не заробыв. Василь! Васько! А чого це ты немытый сидаешь? Каши не насыплю, поки не помыешься.

— Так его, Галка! Пора к чистоте приучать.

— А ты куды до котла лизешь? Ось я тоби покажу каши! Як протягну половником!

После ужина ребята, работавшие в ночную, пошли к машинам. И степь опять наполнилась гулом. Из своей палатки вышел с баяном Сашка, довольный, чему-то улыбающийся.

— Галинка, погуляем?

— Та ни, не хочется, — сказала она спокойно. Но вдруг крикнула со злом: — И чого ты до мене чепляешься? Чого? Не ходи бильше за мною по пятам!

— То есть как это не ходи?

— А так. Мени нравится, колы богато хлопцив кругом, а не одын, як пришытый.

— Это ж как понимать?

— Так и понимай.

И пошла к палатке, и запела: «Ой не свиты, мисяченьку…»

Загорелись в небе звезды, зажглись в полях огни трактористов, тоже похожие на звезды, упавшие на землю. В палатке у ребят включили приемник, я сидела на бревнышке у печки и слушала музыку. Кто-то подошел и сел рядом.

— Семен?

— Да.

— Почему не работаешь?

— Вот мой кормилец стоит, — показал Семен на черневший в стороне трактор, — не выдержал, бедняга, здешних условий. Муфта сгорела. А разбирать не хочется: возни много.

— Но ведь сейчас каждый трактор дорог: заканчивать надо.

— Ты-то чего беспокоишься? Твое дело — ложки, поварешки.

— Это тоже мое дело. В одной бригаде работаем.

— Ладно, успокойся… Я не виноват, что муфта сгорела.

— Виноват. Все на первой, на второй скорости, а ты на третьей гоняешь. Тут никакая муфта не выдержит — это ж целина.

— Господи, опять проработка! Ну сделаю, сделаю я муфту. Смотри-ка сколько звезд высыпало — красотища!

Молчим. Семен курит. А я думаю о Галке, о том, как же она теперь…

— Эх, Лена, — негромко говорит вдруг Семен, — вот Лозиков как-то про перекати-поле говорил. И меня, как это перекати-поле, по целине мотает. Вы все: «Семен такой», «Семен сякой», а меня, может, жизнь таким сделала.

И Семен начинает рассказывать о себе. На целину он приехал после окончания школы механизации, совсем молодым парнишкой.

— Что я тогда умел? Нам в школе все теорию вдалбливали, к трактору я только на госэкзаменах подошел, рассмотрел как следует. А тут сразу в бригаду и на поле. Да и трактор дали: не трактор, а развалюха. Мучился первое время. Спасибо, хоть ребята в бригаде подобрались хорошие — помогали. К осени освоился немного, стал разбираться в машине. Тут и зима пришла. А что зимой делать? Сама знаешь, сезонность: в посевную и в уборку надрываешься, а зимой сидишь — делать нечего. Да еще в общежитие нас поселили: не общежитие, а холодильник настоящий. Сбежал я с того совхоза. Домой съездил, мать повидал. А к весне — снова на целину. Только уже не в тот совхоз. Потом и оттуда ушел — в другом лучше показалось. Тут ведь, в совхозах, что: время культурно негде провести, да и девчат мало. Так вот и стал летуном: кочую из совхоза в совхоз, а где меня остановит, не знаю. Ну, пойду, а то разговорился что-то…

В палатке темно, Зина с Галей спят. Я легла и закрыла глаза. Что произошло с Семеном? Жизнь таким сделала? Но ведь и другим ребятам не сладко пришлось. Не помню, как и заснула. Среди