Can’t Go Back. Я никогда раньше не исполняла ее на публике, потому что это не очень известная песня – хотя мне она знакома даже слишком хорошо. Она уносит меня куда-то далеко. Это печальная, проникновенная мелодия, вызывающая ностальгию и тоску. Напоминающая об ушедшем, о потерянном. О прошлом, которое уже не вернуть.

Но при этом она прекрасна. Пронизана духом человечности, глубокими эмоциями.

Надежда и сожаление вытекают из меня, как кровь из открытой раны. Я пою для Кэла, для себя, для Эммы и Джессики, для моего отца, для его отца; я пою о том, что мы уже никогда не вернем, но не можем забыть.

Я не хотела плакать, но знала, что этого не избежать.

Когда последняя нота растворяется в воздухе, я остаюсь сидеть с мокрыми от слез щеками. Я делаю глубокий вдох и медленно открываю глаза. Кэл сидит на диване, наклонившись вперед. Его локти стоят на коленях, а ладони сложены вместе и прижаты к подбородку. Он смотрит на меня. Смотрит не мигая, будто впал в транс, будто поглотил каждый аккорд и опьянел.

Я моргаю влажными ресницами. Слева от меня стоит мама, прижав руки к сердцу. Она тоже тихо плачет и глядит на меня с улыбкой, полной любви. Рядом стоят дядя Дэн и тетя Милли. Дядя первым начинает хлопать, вырывая меня из прошлого и возвращая к реальности. К аплодисментам присоединяются все, кроме Кэла. Он по-прежнему смотрит на меня, прижимает руки ко рту и глубоко хмурится. Кажется, он не может решить – убежать ли ему прочь или поцеловать меня. Оба варианта нарушат хрупкое равновесие между нами, существовавшее еще три минуты назад.

Откашлявшись, я через силу улыбаюсь. Сначала Кэлу, потом моим родным.

– Спасибо. Извините, что так расчувствовалась, – я слегка смеюсь. – Эта песня много для меня значит.

– Ты прекрасно поешь, Люси, – говорит дядя. – Вкладываешь всю душу.

– Совсем как твой отец, – добавляет мама, утирая слезы рукавом блузки. – Я знаю, он тебя видел, милая. Он улыбается тебе сейчас.

У меня щемит сердце. Тетя Милли посылает мне воздушный поцелуй, а потом отходит, чтобы добавить к пирогу взбитых сливок. Дядя идет вслед за ней. Возвращается привычная домашняя суета, и я продолжаю перебирать струны, пока Кэл смотрит на меня, будто зачарованный.

Сыграв пару случайных аккордов, я оставляю гитару у стенки и встаю с кресла.

– Выйду подышать свежим воздухом, – тихо говорю я. Кэл следит за мной. Он одновременно здесь и где-то еще. И ничего не говорит в ответ. – Скоро вернусь.

В прихожей я надеваю ботинки, пальто и бежевые варежки и выскальзываю за дверь. Лужайка перед домом укрыта безупречно белым снегом, сверкающим под светом одинокого фонаря. Сегодня такой тихий вечер. Мама живет на малолюдной улице, ее участок граничит с лесом, и порой кажется, что вокруг нет ни одной живой души. Я обнимаю себя руками, окруженная умиротворяющим холодом. Ни пронизывающего ветра, ни злой вьюги – только покой и безмолвие.

Звезды мерцают у меня над головой, как небесные светлячки, и в груди у меня зарождается чувство невесомости. Одновременно меня захлестывает дежавю, совсем как в тот день, когда я помогала Кэлу с инвентаризацией. В тот день, когда я поранила руку.

Когда он впервые за много лет назвал меня «солнышком».

Странное чувство узнавания, не привязанное к чему-то конкретному. Как позабытое воспоминание.

Теплая ностальгия.

В этот момент, глядя в иссиня-черное небо и слыша в голове мою любимую песню, я решаю, что это Эмма.

Она со мной говорит.

Она меня обнимает.

Она здесь.

– Ты замерзнешь.

Я резко поворачиваюсь, услышав голос Кэла, и чуть не поскальзываюсь на снегу. Кэл натянул на голову вязаную шапку и застегнул зимнее пальто до середины. Он тоже смотрит на небо, засунув руки в карманы, и стоит рядом со мной, абсолютно невозмутимый.

– Мне не холодно, – отвечаю я. Это правда. Я не ощущаю холода вокруг.

Кэл бросает на меня взгляд.

– Мне понравилась твоя песня.

– Я подумала, она тебя расстроила. – Я улыбаюсь, несмотря на меланхоличную атмосферу.

Он выдыхает облачко пара и прищуривается, глядя на небо.

– Да. Но в хорошем смысле. Совсем как ты.

– Я расстраиваю тебя в хорошем смысле? – я недоуменно морщу нос.

– Что-то вроде того.

Не уверена, как это понимать. Но, кажется, Кэл не пытается меня оскорбить, так что я киваю и вместе с ним смотрю на темный горизонт. Мы стоим в ночной тиши и не двигаемся. Порой так приятно перестать двигаться.

Я закрываю глаза и целиком погружаюсь в оцепенение.

Я не вижу, не слышу, ничего не чувствую на вкус.

Лишь вдыхаю землистый аромат снегопада и ощущаю, как медленно замерзают мои уши и нос.

– В тот последний День благодарения тоже шел снег, – шепчет Кэл. Он подошел ко мне чуть ближе. – Прошло уже десять лет. Папа смотрел футбольный матч в гараже после того, как стащил мамины закуски из холодильника.

Мои глаза по-прежнему закрыты, но я все равно чувствую подступающие слезы и слабо улыбаюсь, вспоминая День благодарения десятилетней давности. Мы отмечали его в доме Кэла и Эммы. Их мама была вне себя от ярости, обнаружив, что к нашему приходу кто-то успел съесть половину мясной тарелки. Алану Бишопу пришлось ретироваться в гараж. Однако наказание было по большей части шутливым, и в итоге мы все собрались в их просторной столовой, чтобы поесть от души. Громадный обеденный стол занимал очень много места в их маленьком доме, который теперь стал моим.

Там я всегда чувствовала себя любимой.

Прежде чем я успеваю раскрыть рот, Кэл продолжает:

– Я и подумать не мог, что через шесть месяцев он уже не будет болеть за любимую команду. Что его найдут в том же гараже, упавшим на руль. Что он погибнет от отравления угарным газом.

Тишина взрывается шумом гигантской автокатастрофы. Я слышу какофонию из криков, стонов, звона бьющегося стекла, визга покрышек и скрежета металла.

Я распахиваю глаза и чуть не теряю равновесие в снегу. Воздух покидает мои легкие так резко, будто меня ударила по груди подушка безопасности.

– Кэл… – я не могу найти других слов. Только его имя, и ничего больше.

Он продолжает смотреть на темное небо все с тем же пустым выражением лица.

– Я рад, что ты меня позвала.

Разве?

Кажется, я лишь напомнила ему обо всем, что он потерял.

Я качаю головой и поворачиваюсь к нему.

– Я не хотела будить плохие воспоминания. Просто… Мне хотелось…

– Тебе хотелось меня порадовать, и у тебя получилось.

– Ты выглядишь не особо радостным, – замечаю я,