Таблица 2. Выход изделий из древесины в СССР и США. 1986 г.

(в расчете на 1000 кубических метров вывезенной древесины)

Где здесь эти фантастические «в 5–6 раз меньше продукции»? Отходов при переработке бревна в деловую древесину в США было чуть-чуть меньше, чем в СССР (а с учетом стружек, пошедших на изготовление древесностружечных плит, эту разницу вообще трудно определить). Как использовать продукцию первого передела – деловую древесину, зависит уже от приоритетов. Строишь дом из пиломатериалов – делаешь больше бруса и досок, строишь из фанеры – делаешь больше фанеры. Много в стране бездомных, живущих в картонных ящиках, – делаешь много картона. Много тратишь бумаги на упаковку – перерабатываешь древесину на целлюлозу.

А вот нарушение логики при использовании определенной, но численной меры приводит к тому, что числа не согласуются с выводом. В 1994 г. член Президентского совета доктор экономических наук Отто Лацис сообщил: «Еще в начале перестройки в нашей с Гайдаром статье в журнале “Коммунист” мы писали, что за 1975–1985 годы в отечественное сельское хозяйство была вложена сумма, эквивалентная четверти триллиона долларов США. Это неслыханные средства, но они дали нулевой прирост чистой продукции сельского хозяйства за десять лет» [146].

Вложения 250 млрд долларов за десять лет, то есть по 25 млрд в год, названы «неслыханными средствами». Что же тут «неслыханного»? Годовые вложения в сельское хозяйство страны масштаба СССР в размере 25 млрд долларов – сумма не просто рядовая, но очень и очень скромная. Если бы экономист О. Лацис следовал нормам рациональных рассуждений, он обязан был бы сказать, сколько, по его оценкам, следовало бы ежегодно вкладывать в сельское хозяйство. Он должен был бы, например, упомянуть, что в 1986 г. только государственные бюджетные дотации сельскому хозяйству составили в США 74 млрд долларов[37]. К тому же утверждение о «нулевом приросте чистой продукции сельского хозяйства за десять лет» ложно. Чистая продукция сельского хозяйства СССР в 1985 г. составила 120 % от продукции 1975 г. (в ценах 1983 г.).

Грубое нарушение логики стало обычным делом. Вот что сказал академик А.Г. Аганбегян, выступая в Новосибирском государственном университете 1 декабря 2003 г.: «Рынок – это система, где производится то, что может быть оплачено со стороны потребителей. В плановом хозяйстве производилось много продукции, которая не была востребована. Например, мы производили в 7 раз больше тракторов, чем США… Когда перешли к рынку, цена на тракторы резко выросла… в результате производство тракторов сократилось примерно в 20 раз. Такие примеры можно привести и по грузовикам, и по бульдозерам, и по железнодорожным вагонам, и по станкам, и по многому другому. Если столько продукции не нужно, то и выплавлять 146 млн т стали бессмысленно – с падением платежеспособного спроса производство стали сократилось в 3 раза.

Сказанное относится и к зерну. Наша страна производила 120 млн т зерна и еще докупала. Этого не хватало, считалось, что для скота надо больше кормов… С переходом к рынку, когда за зерно стали спрашивать реальные деньги, выяснилось, что его столько не нужно. В прошлом году урожай был 84,5 млн т зерна. Это бедствие – на него резко упала цена, вывезено на экспорт 17 млн т и еще 10 млн т остались невостребованными.

Поэтому переход к рынку – крайне болезненная вещь, связанная с огромным сокращением производства» [148].

Здесь разумные привычные понятия вывернуты наизнанку, так что все рассуждение перемещается в какое-то зазеркалье. Почему же тракторы, вагоны, грузовики и зерно были в СССР «невостребованы»? Ведь ими пользовались, их не хватало, экономику требовали перестроить именно для того, чтобы всех этих вещей производить больше, – вспомните хотя бы драматические рассуждения об импорте зерна. Что значит «считалось, что для скота надо больше кормов»? Не надо было кормить скот? Скот порезали, а потом перестали кормить и детей. Не сказал академик, что в той «экономике ради прибыли», за которую он ратовал, «отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела – ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ», – это сказано в «Государственном докладе о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году».

Понятие потребность у экономистов этой группы означает платежеспособный спрос. А если на производство зерна дается дотация, значит, это зерно не нужно. Вот, значит, к чему стремились наши ведущие экономисты – организовать в стране «огромное сокращение производства»! А значит, и сокращение потребления для большинства населения – и пищи, и культуры, и образования. Хороший урожай у этих экономистов – бедствие!

Некогерентность рассуждений иногда вызывается умолчанием или искажением важных сторон реальности из идеологических побуждений. Известно, например, что в культуре России укоренено глубокое отвращение к убийству. Пропаганда запрета смертной казни во время перестройки болезненно принималась в обществе. Здесь мы не касаемся сути этой проблемы и лишь обращаем внимание на то, что эта пропаганда часто велась с нарушением норм рациональности. Например, видный юрист-социолог Я.И. Гилинский писал в академическом журнале: «Мы полагаем, что государство не может считаться правовым и цивилизованным, пока в нем сохраняется узаконенное убийство… В настоящее время в большинстве цивилизованных стран смертная казнь отменена de jure или не применяется de facto» [149].

Это утверждение некогерентно, поскольку главным образцом «правового и цивилизованного государства» в тот момент были официально признаны США. Но в США дискуссия о смертной казни велась с 1972 г., и позиции шаг за шагом ужесточались. 11 июля 1990 г. сенат США 94 голосами против 6 одобрил, как сказано, «самый жесткий и самый всеобъемлющий в истории США» закон о борьбе с преступностью, расширяющий применимость смертной казни на 33 вида преступлений. Я.И. Гилинский не мог этого не знать, да и читатели журнала «СОЦИС» в большинстве знали.

Привычная некогерентность стала фоном рассуждений, который стал неразличимым для журналистов, читателей и слушателей. Академик А.Н. Яковлев сказал в интервью в мае 1991 г.: «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма – точнее, периода 60-х – середины 80-х годов – еще впереди, его даже не начинали» [150, с. 24]. Если так, то какое же право имел академик давать категорические оценки советскому обществу за целый исторический период и даже требовать его уничтожения! Здесь есть острая некогерентность, а главное, очень многие рассуждали так же, как Яковлев.

А.Н. Яковлев пишет в 2001 г.: «На Руси никогда не было нормальной частной собственности, и