Такую задачу «структуризации и визуализации» решают военные, это у них вопрос жизни и смерти. У них есть цели и есть структуры, которые выполняют конкретные функции (войска, штабы, тылы…). Они добывают достоверное знание о себе, противнике и местности, находят «белые пятна» и создают образ реальности – на карте, на ящике с песком или в уме. И еще, они напряженно думают и извлекают уроки из каждого успеха и поражения.

Сейчас кажется странным, что русские крестьяне пореформенного поколения (деды наших нынешних стариков) и их детей, современников и участников революции, Гражданской войны, индустриализации и ВОв, обладали культурой рефлексии высшего класса. Вехи истории двух с половиной веков были для них обыденным инструментом рассуждений и бытовых разговоров, а подосновой этого инструмента были предания и былины. Утрата этой культуры у нынешнего образованного класса должна была бы стать предметом дотошного исследования.

Т. Шанин, поднявший в своей книге «Революция как момент истины» историю Всероссийского крестьянского союза, пишет: «Протоколы и отчеты со съездов Всероссийского крестьянского союза 1905 г. оставляют впечатление эпической драмы – выступления звучали временами как крестьянские легенды, жития святых и речи на сельском сходе, слитые воедино. Большинство ораторов были крестьянами, их представления и аргументы исходили как из опыта крестьянской жизни, так и из Библии» [154].

Т. Шанин делает обзор выступлений делегатов двух съездов Всероссийского крестьянского союза в 1905 г., на которых было достигнуто общее согласие относительно идеального будущего – образ будущего России именно как целостности в ее развитии. Он пишет: «Крестьянские делегаты продемонстрировали высокую степень ясности своих целей. Идеальная Россия их выбора была страной, в которой вся земля принадлежала крестьянам, была разделена между ними и обрабатывалась членами их семей без использования наемной рабочей силы. Все земли России, пригодные для сельскохозяйственного использования, должны были быть переданы крестьянским общинам, которые установили бы уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи или “трудовой нормой”, т. е. числом работников в каждой семье. Продажу земли следовало запретить, а частную собственность на землю – отменить» [154, с. 204].

Сейчас основная масса наших обществоведов старается совсем не знать о крестьянстве, ни прежнем, ни нынешнем (они путают крестьянина с фермером). Хоть бы познакомились с рефлексивной методологией Ленина. Ведь он был, видимо, основоположником парадигмы обществоведения, основа которой была перенесена из постклассической науки – науки становления. Это фундаментальный сдвиг от механицизма науки бытия, на которой стоял исторический материализм Маркса.

В 1899 г. Ленин написал книгу «Развитие капитализма в России» в русле ортодоксального марксизма. Но уже после крестьянских волнений 1902 г. начинает меняться представление Ленина о крестьянстве и его отношении к капитализму. В ходе революции 1905–1907 гг. складывается образ России как целостности, несовместимый с моделью, изложенной в «Капитале» Маркса. После 1908 г. Ленин уже совершенно по-иному представляет сущность спора марксистов с народниками (который он сам активно вел в последние годы XIX в.). Он пишет в письме И.И. Скворцову-Степанову (16 декабря 1909 г.): «Воюя с народничеством как с неверной доктриной социализма, меньшевики доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества… Отсюда их чудовищная, идиотская, ренегатская идея, что крестьянское движение реакционно, что кадет прогрессивнее трудовика, что “диктатура пролетариата и крестьянства” (классическая постановка) противоречит “всему ходу хозяйственного развития”. “Противоречит всему ходу хозяйственного развития” – это ли не реакционность?!» [155, с. 231].

Трактовка, которую Ленин давал русской революции менее десяти лет назад, ушла в прошлое. Ход событий предстал в ином свете, и это позволило выработать стратегический проект и важный методологический подход общего значения. Т. Шанин пишет: «Какими бы не были ранние взгляды Ленина и более поздние комментарии и конструкции, он был одним из тех немногих в лагере русских марксистов, кто сделал радикальные и беспощадные выводы из борьбы русских крестьян в 1905–1907 гг. и из того, в чем она не соответствовала предсказаниям и стратегиям прошлого. Вот почему к концу 1905 г. Россия для него уже не была в основном капиталистической, как написано в его книге 1899 г.» [154, с. 279].

Сейчас наши ученые и конструкторы, инженеры и военные, вероятно, и не заметили, что большая часть обществоведов к 1970-х гг. как будто утратила навыки рефлексии. Почти нет разработок по визуализации образов больших общественных систем. В этой области в основном стали пользоваться образами, представленными вербальными моделями. Это ценный метод, но перебрать в уме разные (пусть грубые) образы больших систем этим методом очень трудно.

Во всяком случае, мы все время сталкиваемся с ситуацией, когда образованный и умный специалист в общественных науках затрудняется или даже отказывается обсуждать большую систему в целом, особенно в динамике. Он не видит ее образа и готов рассуждать лишь о конкретных элементах системы. Но это совсем другое дело! Рефлексия требует увидеть структуру предмета в ее изменении, особенно если оно происходит нелинейно. Тут приходится «чувствовать» образ во времени, быстро меняя «картинки». А какая может быть рефлексия, если образа предмета изучения нет?

В результате оказывается, что студенты и аспиранты «не чувствуют» таких систем, как общество, народ, и, нередко бывает, такие целостности, как экономика и кризис. Говорят об элементах: кто о нефти, кто о курсе валют, кто о ценах. Но все это обрывки ниток клубка, который катится, разматывается и заматывается. Более того, при таком разделении трудно увидеть контекст, связи системы со множеством факторов среды (например, экономисты часто предлагают свои доктрины, совсем не принимая во внимание состояния общества или хотя бы рабочего класса).

Шагом к общему кризису методологии у нас стала порча и других инструментов рефлексии. Произошел сдвиг от реалистического мышления, которое дает правильные представления о реальности, к аутистическому – оно создает приятные представления.

Вот оценка видного экономиста Дж. Стиглица главной операции реформы – приватизации. Он констатирует: «Россия представляет собой интереснейший объект для изучения опустошительного ущерба, нанесенного стране путем “проведения приватизации любой ценой”… Программа стабилизации-либерализации-приватизации, разумеется, не была программой роста. Она была нацелена на создание предварительных условий для роста. Вместо этого она создала предварительные условия для деградации. Не только не делались инвестиции, но и снашивался капитал – сбережения испарились в результате инфляции, выручка от приватизации или иностранные кредиты были растрачены. Приватизация, сопровождаемая открытием рынка капитала, вела не к созданию богатства, а к обдиранию активов. И это было вполне логичным» [73, с. 81, 176].

Это суждение предполагает, что в доктрине реформы были сделаны фундаментальные ошибки. Элементарная норма науки обязывает сообщество, причастное к разработке этой доктрины, обдумать и обсудить критическое суждение и гласно ответить на него: признать свои ошибки или защитить свои идеи