на монопольное право государства на легитимное насилие и на обязанность использовать это право в целях безопасности страны, общества и личности. Эта атака началась еще при Хрущеве, когда была поднята проблема «сталинских репрессий». Новая кампания была начата в 1980-е гг. В обыденное сознание и в представления большой части должностных лиц была внедрена концепция преступных приказов.

В тот период эта концепция стала серьезной угрозой для государственности СССР. Вспомним, как создавалось в «новом мышлении» понятие о преступных действиях власти и как оно гипостазировалось, обретая облик самостоятельной и почти осязаемой сущности. Это важно потому, что в постсоветской России функция государства применять легитимное насилие была сильно осложнена наследием перестройки.

Подрыв авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР как систем, обеспечивающих безопасность государства и общественного строя, был важной программой перестройки. В частности, были спровоцированы (с участием преступного мира) очаги насилия под этническими лозунгами. Одновременно демократические силы под лозунгом «Нельзя применять силу против своего народа!» срывали выполнение государством своей обязанности предотвращать и пресекать такие конфликты с насилием.

Один из активных деятелей перестройки, народный депутат А. Нуйкин признавался в 1992 г.: «Как политик и публицист я еще совсем недавно поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть… Мы поддерживали все, что расшатывало ее. И правильно, наверное, делали. А без подключения очень мощных национальных рычагов, взаимных каких-то коллективных интересов ее было не свалить, эту махину» [135].

Видные обществоведы участвовали непосредственно и в политических действиях. Генерал-майор КГБ В.С. Широнин, направленный в зону конфликта в Нагорном Карабахе, пишет: «Первый сигнал к волнениям в Карабахе поступил к нам “из-за бугра”. Академик Абел Аганбегян в середине ноября 1987 г. во время приема, устроенного в его честь Армянским институтом Франции и Ассоциацией армянских ветеранов, выразил желание узнать о том, что Карабах стал армянским. Кроме того, в Москве широко распространились слухи о том, что Аганбегян сослался на свою беседу с Горбачевым, в которой всемогущий генсек ЦК КПСС якобы сказал, что Карабах будет передан Армении. Поразительно, несмотря на этот чрезвычайно устойчивый слух, ни тогда, ни позже, даже в разгар карабахской войны, Горбачев ни прямо, ни косвенно его не опроверг…

Заявление Абела Аганбегяна мгновенно стало центральной темой для многих зарубежных армянских газет и журналов, для радиостанции “Айб” в Париже, а также армянских редакций радио “Свобода”, “Голос Америки” и других… В результате прозвучавший в далеком Париже призыв к беззаконию стал, по сути, началом карабахского конфликта» [136, с. 256–257].

В этих условиях А.А. Собчак писал: «За десятилетия сталинизма глубоко укоренились в нашем общественном сознании антигуманные представления о безусловном приоритете ложно понимаемых государственных интересов над общечеловеческими ценностями… Необходим общий законодательный запрет на использование армии для разрешения внутриполитических, этнических и территориальных конфликтов и столкновений» [137].

Во время вспышек насилия в Ферганской долине, Сумгаите, Нагорном Карабахе армия и правоохранительные органы сначала делали попытки пресечь действия провокаторов и преступников, но в Москве проводились демонстрации против «преступных действий военщины» – и давалась команда отступить. Насилие вспыхивало с удвоенной силой, государство, не выполнив своей обязанности подавить очаг насилия, теряло авторитет.

Одной из крупных провокаций против центральной власти и армии стали события в Тбилиси 9 апреля 1989 г., затем расследование депутатской комиссией под председательством А.А. Собчака и обсуждение его доклада на I Съезде народных депутатов. В ходе этой операции и была создана концепция преступных приказов и преступных действий военнослужащих, которые выполняют эти приказы. СМИ широко транслировали «доклад Собчака», но не было опубликовано заключение Главной военной прокуратуры, которая проводила расследование тех событий.

Так, «комиссия Собчака» сделала выводы, что причиной смерти людей, погибших при разгоне митинга, были ранения, нанесенные саперными лопатками, и воздействие отравляющих веществ. Следствие опровергло эти выводы на основании экспертизы внутренних органов и одежды погибших. В проведении экспертизы участвовали эксперты ООН. Не было и ранений саперными лопатками. В выдержках из заключения следствия, выложенных в Интернете, сказано, что 18 человек погибли в давке, один «погиб от сильного удара о плоский предмет. Этот боевик-каратист намеревался в прыжке обеими ногами пробить цепь солдат, цепь расступилась, и нападавший упал, получив смертельное ранение головы» [138]. Но источником массовой информации оставался «доклад Собчака».

После событий в Тбилиси начались интенсивные требования приоритета демократических идеалов перед воинской дисциплиной. Эта кампания достигла максимума во время событий августа 1991 г. в Москве («путч ГКЧП»). Тогда в Москве было объявлено чрезвычайное положение и в город введены армейские части, но на третий день выведены, а члены ГКЧП арестованы. Всякое насилие человека в форме государственных силовых структур было объявлено преступным, и, как следствие, началось стирание грани между насилием легитимным и преступным.

В ночь на 21 августа в транспортном туннеле на пересечении Калининского проспекта и Садового кольца погибли три москвича. По Садовому кольцу двигался военный патруль в составе роты на БМП, который направлялся для охраны «Белого дома». На въезде в туннель колонну ждала преграда из пустых троллейбусов. Колонна обошла их, но на выезде из туннеля баррикада полностью преграждала путь. Была заблокирована и дорога назад. В БМП стали бросать бутылки с зажигательной смесью. Несколько человек спрыгнули с парапета на БМП, чтобы закрыть брезентом смотровые щели. Это и привело к трагедии: двое были задавлены машинами, один погиб от рикошетной пули, когда экипаж стал стрелять в воздух.

В заключении следственной группы прокуратуры Москвы и РСФСР, которая расследовала происшествие, говорилось: «Когда колонна БМП, вышедшая на патрулирование, встретила на своем пути баррикады и подверглась нападению гражданских лиц, это расценивалось военнослужащими как попытка захвата боевой техники, оружия и боеприпасов. Когда же были подожжены блокированные в туннеле боевые машины с находившимися в них боекомплектами снарядов и патронов, а жизнь военнослужащих подверглась непосредственной опасности, применение ими оружия являлось способом защиты, соответствующим характеру и степени опасности нападения».

Таким образом, было совершено нападение на военнослужащих, находящихся при исполнении служебных обязанностей и действовавших в соответствии с законами СССР. Согласно следствию, не было состава преступления и в действиях других военнослужащих, причастных к инциденту: командира Таманской дивизии, командира полка, командира батальона. Такова юридическая сторона дела. Однако преступниками были представлены именно военнослужащие, а совершившим на них нападение лицам присвоено звание Героя Советского Союза.

Идея «не подчиняться преступным приказам» и «оказывать сопротивление преступной власти» стала официально принятой догмой, что стало важным фактором краха государства. В результате постоянных повторений граждане так привыкли к понятию «преступные приказы», что стали воспринимать его как обозначение целостной и почти очевидной сущности. Сказал эти магические слова – и ситуация сразу становится ясной, нет необходимости ее исследовать, выявлять