Кармадонов в большой работе (2010 г.) так пишет о «направленности дискурсивно-символической трансформации основных социально-профессиональных групп в годы перестройки и постсоветской трансформации»:

«В тот период развенчивались не только партия и идеология. В ходе “реформирования” отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия “на самом деле” – сборище пьяниц, садистов и ворья, наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей – просто вредители и убийцы, учителя – ретрограды и садисты, рабочие – пьяницы и лентяи, крестьяне – лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии – парадигмы социального уродства, которая якобы адекватно отображает реалии. Это, разумеется, не могло не пройти бесследно для самоощущения представителей этих общностей и для их социального настроения, избираемых ими адаптационных стратегий – от эскапизма до группового пафоса.

Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов» [132].

Эта предварительная программа, к которой советское общество было совершенно не готово, обеспечила возможность и ликвидации СССР, и приватизации промышленности. Поскольку в исполнение этого заказа была втянута большая часть сообщества обществоведов, и эта программа привела к дезинтеграции почти всех крупных социокультурных общностей России (чего большинство обществоведов и не предвидело), приведем большую выдержку из работы О.А. Кармадонова. Она для нашей темы имеет общее значение, надо в нее вникнуть.

Он пишет: «В периоды глубоких социальных трансформаций реестры престижных и непрестижных групп могут подвергаться своего рода конверсии. Группы, престижные в “спокойные” времена, могут утратить таковое качество в ходе изменений, а группы, пребывавшие в социальной тени, выходят в центр авансцены, и возврата к былому не предвидится.

Собственно, это и есть трансформация социальной стратификации в дискурсивно-символическом аспекте. Понятие “социальной тени” использовано здесь не случайно. Поощрения в данном типе стратификации включают прежде всего объем общественного внимания к группе и его оценочный характер. Общественное внимание можно измерить только одним способом – квантифицировать присутствие данной группы в дискурсе масс-медиа в тот или иной период жизни социума. Полное или частичное отсутствие группы в дискурсе означает присутствие её в социальной тени. Постоянное присутствие в дискурсе означает, что на эту группу направлено общественное внимание…

Драматичны трансформации с группой рабочих – в референтной точке 1984 г. они занимают максимальные показатели по обоим количественным критериям. Частота упоминания – 26 %, и объем внимания – 35 % относительно обследованных групп. Символические триады референтного года подчёркивают важную роль советских рабочих. Когнитивные символы (К-символы) – “коллектив”, “молодёжь” — говорят о сплочённости и привлекательности рабочих профессий в молодёжной среде. Аффективные символы (А-символы) – “активные”, “квалифицированные”, “добросовестные” — фиксируют высокий социальный статус и моральные качества советских рабочих. Деятельностные символы (Д-символы) – “трудятся”, “учатся”, “премируются” указывают на повседневность, на существующие поощрения и возможности роста…

В 1985 г. резко снижаются частота упоминания и объем внимания к рабочим – до 3 и 2 % соответственно… Доминирующая символическая триада более умеренна, чем год назад, К-символ – “трудящиеся”, А-символ – “трудолюбивые”, Д-символ – “работают”…

В конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда разворачивалось рабочее движение, частота упоминания и объем внимания по группе рабочих возросли – 16 и 7 % (1989, 1990). В последующие годы показатели в “АиФ” никогда больше не превышали по этой группе 5 и 6 % (соответственно) – показатель 2008 г.

Был период почти полного забвения – с 1999 по 2006 г. индексы по обоим параметрам не поднимались выше 0,3 %. Снижение внимания к рабочим объясняется отказом от пропаганды рабочего класса в качестве “гегемона”, утратой к нему интереса – другими словами, экономической и символической депривацией данной общности.

Работают символы и символический капитал. Утратив его, рабочий класс как бы “перестал существовать”, перешел из состояния организованного социального тела в статус дисперсной и дискретной общности, вновь превратившись в “класс в себе” – эксплуатируемую группу людей, продающих свою мускульную силу, озабоченных выживанием, практически не покидающих область социальной тени, то есть лишенных санкционированного поощрения в виде общественного внимания» [132].

Выведение в тень промышленных рабочих произошло не только в СМИ и массовом сознании, но и в самой общественной науке – это две части программы. Казалось бы, при первом приближении обществоведения к структуре социальной системы логично делать объектом анализа наиболее массивные и социально значимые общности. Так, в индустриальном обществе объектом постоянного внимания обществоведения является рабочий класс. Обществоведение, «не видящее» этого класса и происходящих в нем (и «вокруг него») процессов, становится инструментом не познания, а трансформации общества.

Социолог Б.И. Максимов пишет (2003 г.): «Если взять российскую социологию в целом, не много сегодня можно насчитать научных центров, кафедр, отдельных ученых, занимающихся проблемами рабочих, рабочего движения, которое совсем недавно, даже по шкале времени российской социологии, считалось ведущей силой общественного развития и для разработки проблем которого существовал академический институт в Москве (ИМРД). Почти в подобном положении оказалась вся социально-трудовая сфера, …которая также как будто бы “испарилась”. Она оказалась на периферии внимания сегодняшней раскрепощенной социологии. Неужели эта сфера стала совершенно беспроблемной? Или, может быть, общественное производство до такой степени потеряло свое значение, что его можно не только не изучать (в том числе социологам), но и вообще не иметь (развалить, распродать, забросить)?» [133].

Постепенно сама численность рабочих стала выпадать, как особый показатель, из публикуемой статистики. С 2006 г. в статистических ежегодниках и сборниках «Промышленность» указывается только «численность занятых». Ежегодные сведения о численности промышленных рабочих не публикуются, а отрывочные данные о рабочих приводятся лишь в оперативных статсводках[35].

Сейчас, в 2015 г. и накануне «новой индустриализации», стратегические программы пишут ведущие обществоведы, которые продолжают гипостазировать побочные понятия и явления, оставляя в «социальной тени» главные и массивные проблемы и процессы. В тексте важного документа «Стратегия-2020» (2011 г.) слово образование (образовательный) встречается 891 раз, а промышленность (промышленный) – 52, сельское хозяйство – 7 раз; конкуренция – 247 раз, нефть – 212 раз, а энергетика – 10, машиностроение – 1 раз [134].

Так доминирующее в обществоведении сообщество ставит перед обществом фильтр понятий, грубо искажающий образ реальности.

Пример гипостазирования: концепция «преступных приказов»

Государство отличается от всех других институтов власти тем, что оно имеет монопольное право и обязанность применять насилие, пресекая нарушение законов. М. Вебер сформулировал главную и общепринятую дефиницию сути государства: «Современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который добился успеха в монополизации легитимного физического насилия как средства господства и с этой целью объединил вещественные средства предприятия в руках своих руководителей».

Одной из важнейших операций перестройки по развалу СССР было категорическое отрицание этого инструмента государства. Была предпринята атака