очков чуть стынут, — «Происк морали напиши», — Пташинский). Как будто со времен Крылова (вот дедушка и пригодится) литература… («Был еще Хемницер…» — Пташинский весомо; Кошка сочла ругательством). Так или иначе госпожа Каплонь недужит литературной тугоухостью и там, где у автора l’écriture artistique («виртуозное письмо» — снисхожу до Кошки), видит лишь справочник по гинекологии… А ведь смеющийся Сирин мог бы послужить намеком… И проводница, с формами неолитической Венеры, и Босха сад цветущих наслаждений…

Соблазн велик, и, похоже, Танька (не говоря о прочих) готова была к дегустации «Трех прогулок в райских кустах» (мои декламаторские навыки общеизвестны). Предпочел отговориться ларингитом. «Дипломатично», — Ленкин взгляд; но я хотел бы в нем расшифровать постскриптум — «а мне прочтешь потом? вместе обхохочемся» — «только для мужского клуба? но ты такие места не посещаешь, а для научной конференции не подойдет, что бы ты ни плел про Бахтина». Реактива нет, чтоб проявить невидимые чернила, и сверху бодрым почерком, особенно по телефону — «У тебя блат в Суриковке? Не жадничай, гони пароли, явки, адреса» — «Доксиламин? С ума сошел?!» — «Мурина сама просить не станет. Не будь дубиной. Спой предисловие» — «Без тебя так скучно. Ты знал, что скучно без тебя? Увы, не моя рацея, а Раппопорт, но я подписываюсь» — «Были у Васильева. Он визжал от счастья, узнав, что мы с тобой школьные друзья. Про телефон ни гу-гу. Ты же просил не раздавать по подворотням» — «У нас на Истре благорастворение воздухов. Ты в одиночестве совсем прокис. Приезжай» — «Мне пришлось аккуратно намекнуть — твоя манера прищуриваться — из-за профессионального переутомления, слово “профессиональный” — всех убивающее средство, они ведь думают, что смотришь как на вошь» — «Машка в гамаке — соблазн для Рубенса» — она сама верит этой барабанной дроби?

Разумеется, на земле немало субъектов с образцовым пищеварением (это метафора, поскольку сам я на пищеварение тоже не жалуюсь), субъектов, вселенная которых состоит из карбюратора, футбола, пивасика, податливых бабенок (уламывать не надо, хотя слово «целлюлит» произносят с таким же ужасом, как лет пятьсот назад «Антихрист»), зато лыжи зимой утратили место в верхних строчках рейтинга, не отсюда ли виагра украдкой? — не забудьте баню (вписать изысканное «хаммам»), о, фаворит волнистых попугаев — страйкбол! — для пищеварения духовного можно и на вернисаж сходить (бабенка вставляет железное кольцо им в ноздри), где я их вижу, вижу (отсюда наиподробнейшее знакомство), но не могу сказать, что жду.

Вероятно, они, субъекты, тоже давно не увозят красавиц в ночь (где вы, гусарики? Ленка бы сказала — на ножках ее птенцов), да и красавицы не сигают в окно (целлюлит! хотя официальная отговорка — дом, семья, ипотека, не жертвовать же летним отдыхом, быт, одним словом, запутанный — было бы славно, если б они исповедовались в запутанных полуснятых чулках), но все же физические параметры у них более лошадиные, чем у автора этих заметок, чья жизнь в полусне не только из-за ночных бдений господина Бонавентуры и визитов госпожи Гипертонии.

Я почти уверен: попади им в руки вальс-фантазия Вернье (почему бы так не именовать «Три прогулки»?), сказали бы: вот — moujik! (Что делать, они не знакомы с Иеронимом Босхом, не слышали, что случается после парада мясных конфеток). Я готов проверить эспериментально — пожалуйте, знакомтесь:

«Nabokoff написал бы “вольные вульвы”, а лучше “вольные и невольные вульвы”, бывают еще “смелые вульвы” и, соответственно, “трусливые вульвы”, и даже “пессимистические вульвы”, и, соответственно, “оптимистические вульвы”, бывают “бодрые вульвы” — “сонные вульвы”, бывают — еще как! — “вульвы-губительницы”, но и “вульвы-целительницы” (переведем дыхание), “многоопытные вульвы”, “видавшие виды вульвы”, “старательные вульвы”, “наивные вульвы”, “завистливые вульвы”, “восторженные вульвы”, “хищные вульвы”, “вегетарианские вульвы”, “вульвы-вулканы”, “вульвы-заводи”, но и “заводные вульвы”, но и “заводские вульвы”, сюда же “петрозаводские вульвы” (охолостим географию, хотя так и просятся “подмосковные вульвы” и “вульвы ближнего и дальнего зарубежья”, а “подмосковные вульвы пели Подмосковные вечера”), словом, “всякие вульвы” — “мудрые вульвы”, “глупые вульвы”, “спортивные вульвы”, точнее, “натренированные вульвы”, “вульвы-товарищи”, “вульвы-коллеги”, “вульвы не с той ноги”, “вульвы с приветом”, “грешные вульвы”, значит, и “святые вульвы”, “вульвы на раз”, “вульвы на два”, “вульвы-консоме”, уф (чуть было не приписал Гоголю — “тридцать пять тысяч вульв”). Видел на блошином рынке в Пфаффенхофене фарфоровую фройляйн, которая читает книгу, чуть задрав подол и теребя вульву».

29.

Мы живем в эпоху всеобщего милитаризма, каждый носит в кармане ТФО (Тактическое Фекальное Оружие — т.е. девайс), но я причисляю себя к миролюбцам (разумеется, у вас по прочтении этих полумемуаров могло сложиться не столь комплиментарное впечатление, пусть), к тому же мне приснился сон: я, Вернье и (да, следует быть откровенным) Римма Каплонь на какой-то старой даче (Снегири? непохоже), шепчет камелек, Вернье шпарит «восточные переводы» (он так сказал во сне), но текст при этом французский — Duc de Lille, «Poésie des enfers» («Поэзия ада») — я бы не стал и наяву придираться к названию, это все же опереточный «ад» — и вообще, когда вижу в снах умерших — чаще отца, реже Вернье (мама почти не снится) — счастье испытываю, как иначе? Лицо Риммы размыто (но несомненно она), и почему-то ясно — Вернье ее примагнитил (вполне реалистично, всегда воздействовал на нежный пол), тут он дышит мне на ухо: «Ты (малый морской загиб) рохля. Девчонка сохнет — ты не расчухал? — по тебе» — даже во сне я исхитряюсь не терять контроль, я не говорю ему о Лене — «Фамилия, — Вернье продолжает, — конечно, неудобоваримая. Но я давно желал исследовать вопрос (патрициански бросает “Poésie des enfers” на столик, за окнами плывет снег на цветущую сирень — конец апреля?), возможна ли близость с неудобоваримой фамилией? В раю не было фамилий. Только души, только кожаные ризы. Имена? — сплошная семиотика: Адам — человек, Ева — жизнь, и семиты, ха-ха, на этот раз не при чем. А если (да, он совсем не изменился, — белозубая змея, зигзаг золотой челки — я вдруг вспоминаю, что он умер) она твой андрогин?» Полная ахинея.

Еще Танька (святая Рыдофия — из нового ассортимента Пташинского, но Танька, бог милостив, никогда не снится) меня клевала, что у нее нет сомнений — я не напишу о Вернье — защищать друга? Пфу… — это, видите ли, не в моих правилах, я, видите ли, никого, кроме себя, никогда не любил. Самое неприятное в женщинах — выдать колкость