Предложение звучит разумно, но де Бовуар советует нам подумать еще раз. Для нее человек, готовый остановиться и поразмышлять, куда менее достоин подражания, чем тот, кто настроен идти вперед. «Почему же мы считаем, что мудрость заключается в бездействии и отрешенности?» — спрашивает она. Если ребенок говорит: «Мне все безразлично», — это признак не мудрого, а тревожного и депрессивного ребенка. Точно так же взрослые, отстранившись от мира, вскоре начинают скучать. Даже влюбленные, если они надолго уединяются в своем любовном гнездышке, теряют друг к другу интерес. Мы не развиваемся в покое и праздности. Человеческое существование подразумевает «трансцендентность», или выход за пределы, а не «имманентность», или пассивное прозябание внутри себя. Оно означает постоянное действие до того дня, пока у человека не закончатся дела, — а этот день вряд ли наступит, покуда он дышит. Для де Бовуар и Сартра это был главный урок военных лет: искусство жизни заключается в действии.

Схожее, но иное послание содержится в романе Камю «Чума»[55], который опубликовали только после войны, в 1947 году. Действие романа происходит в алжирском городе Оран во время вспышки этой болезни; бактерия символизирует оккупацию и все ее пороки. Вводится карантин, усиливаются клаустрофобия и тревога, каждый житель города реагирует это по-своему. Кто-то паникует и пытается бежать, кто-то использует ситуацию в корыстных целях. Другие с переменным успехом борются с болезнью. Герой, доктор Бернар Риэ, прагматично приступает к лечению пациентов и минимизации заражения путем соблюдения правил карантина, даже если они кажутся жестокими. Доктор Риэ не питает иллюзий о том, сможет ли человечество преодолеть смертоносные эпидемии в долгосрочной перспективе. Нота покорности судьбе, как и в других романах Камю, все еще присутствует — нота, никогда не звучавшая у де Бовуар или Сартра. Но доктор Риэ сосредотачивается на ограничении ущерба и на реализации стратегий, обеспечивающих победу, хотя бы локальную и временную.

Роман Камю дает нам намеренно заниженное видение героизма и решительных действий по сравнению с Сартром и де Бовуар. Человек может сделать немногое. Это может выглядеть как пораженчество, но это более реалистичное восприятие того, что требуется для выполнения таких сложных задач, как освобождение своей страны.

К началу лета 1944 года, когда союзные войска продвигались к Парижу, все знали, что свобода близко. Нарастающие эмоции захлестывали целиком. Как отметила де Бовуар; это было как болезненное покалывание, когда чувствительность возвращается после онемения. Был и страх перед тем, что могут сделать нацисты при отступлении. Жизнь продолжала быть тяжелой: простая добыча пищи стала труднее, чем когда-либо. Но слабые отзвуки взрывов бомб и артиллерии вселяли надежду.

Звуки становились все ближе и ближе — и вдруг в один жаркий день в середине августа немцы ушли. Парижане сначала не понимали, что происходит, тем более что по городу по-прежнему слышалась стрельба. В среду, 23 августа, Сартр и де Бовуар пришли в редакцию журнала Сопротивления Combat, чтобы встретиться с Камю, теперь литературным редактором газеты: он хотел заказать у них статью об Освобождении. Чтобы попасть туда, им пришлось перейти Сену; на полпути через мост они услышали звук выстрелов и бросились бежать. Но бежать было незачем — из окон уже развевались триколоры, а на следующий день по Би-би-си передали, что Париж официально освобожден.

Церковные колокола звонили всю следующую ночь. Прогуливаясь по улицам, де Бовуар присоединилась к группе людей, танцующих вокруг костра. В один момент кто-то сказал, что видит немецкий танк, и все разбежались, а затем осторожно собрались обратно. Именно на фоне таких сцен нервного напряжения начался мир для Франции. На следующий день состоялся официальный парад Освобождения по Елисейским Полям к Триумфальной арке, который возглавил вернувшийся из изгнания лидер Свободной Франции Шарль де Голль. Де Бовуар присоединилась к толпе, а Сартр наблюдал за происходящим с балкона. «Наконец-то, — писала де Бовуар, — нам вернули мир и будущее».

Первым шагом в будущее стало сведение счетов с прошлым. Начались репрессии против коллаборационистов, сначала быстрые и жестокие расправы, а затем волна более официальных судебных процессов, некоторые из которых также закончились смертными приговорами. Здесь Бовуар и Сартр снова оказались не согласны с Камю. Последний, поколебавшись, решительно выступил против смертной казни. По его словам, хладнокровное убийство со стороны государства всегда неправильно, каким бы серьезным ни было преступление. Перед судом в начале 1945 года над бывшим редактором фашистского журнала Робером Бразийаком Камю подписал петицию, призывающую к милосердию в случае обвинительного приговора. Сартр не участвовал в процессе, так как в это время находился в отъезде, но де Бовуар категорически отказалась подписывать петицию, заявив, что отныне необходимо принимать жесткие решения, чтобы почтить память тех, кто погиб, сопротивляясь нацистам, а также обеспечить лучшее будущее.

Она была достаточно любопытна, чтобы присутствовать на суде над Бразийаком, который состоялся 19 января 1945 года, когда Париж был покрыт глубоким снегом. Суд недолго совещался, а затем вынес смертный приговор, и Симона была поражена тем, как спокойно Бразийак воспринял это. Однако это не изменило ее мнения о правильности приговора. В любом случае, петиция ничего не изменила, и 6 февраля 1945 года его расстреляли.

С того момента де Бовуар и Сартр неизменно выступали против Камю, как только речь заходила о подобных вопросах. После своего смелого и результативного участия в Сопротивлении в издании Combat и не только Камю четко обозначил границы: он однозначно выступал против казней, пыток и других злоупотреблений силой со стороны государства. Де Бовуар и Сартр не были сторонниками подобного, но им нравилось указывать на сложности политической реальности и взвешивать за и против. Они задавались вопросом, действительно ли могут быть случаи, когда применение государством силы может быть оправдано. Что, если на карту поставлено что-то очень важное, и будущее огромного количества людей требует какого-то безжалостного поступка? Камю продолжал повторять свой главный тезис: никаких пыток, никаких убийств — по крайней мере, не с одобрения государства. Де Бовуар и Сартр считали, что они придерживаются более тонкого и более реалистичного взгляда.

Если спросить, откуда у пары безобидных философов вдруг взялась такая жестокость, они бы наверняка ответили, что на них повлияла война. Она показала им, что обязанности человека перед человечеством сложнее, чем кажутся. «Война действительно разделила мою жизнь на две части», — говорил позже Сартр. Он уже отошел от некоторых положений «Бытия и ничто» с его индивидуалистической концепцией свободы. Теперь он стремился сформировать более марксистский подход к человеческой жизни как целенаправленной и социальной. Это было одной из причин, по которой он так и