— Тебе больно? — сразу спросила Элида, беря его под руку, когда он вышел. Вот когда Фредрик пожалел, что она видит все.

— Пройдет, как только я сяду, — ответил он.

— Ты только не волнуйся. И не надо спешить. Ведь мы уже в поезде, — сказала она.

— Да, — коротко бросил он и беспомощно повис у нее в руках. Так они вернулись в свое купе.

Справлюсь ли я с этим? — подумал он, садясь на свое место. Что будет с Элидой, если я не выдержу?

Поезд шел дальше, и мысли о вдовстве Элиды постепенно отодвинулись в сторону, словно пакет, который можно забрать позже. Наконец стиснутое в комок сердце заняло у него в груди свое место. Как ни странно, боль словно уснула. Большие усадьбы. Поля. Лес. Жителям этих мест повезло с лесом. Фредрик просто не мог тратить свое драгоценное время на то, чтобы предъявлять счеты жизни, пока эти великолепные хвойные леса бежали мимо окна вагона. Если б это не было столь невероятно, он попросил бы Элиду повернуть ручку тормоза, чтобы все сбежались к нему. И согласились вынести его из вагона и положить под большую ель. В укрытие, куда не попадает снег и где он оказался бы в гнезде из благоухающих веток. Но вокруг них сидели дети. А Элида? Она была не в настроении думать о чем-либо подобном.

Фредрик знал, что сам он поступил бы иначе, но не совсем представлял себе, как именно. Во-первых, он написал бы Саре Сусанне и попросил бы ее помочь им с деньгами. Даже если б ему пришлось просить об этом за спиной у Элиды. По крайней мере, он знал бы, что предпринял попытку. Ему была непонятна непримиримость Элиды по отношению к матери. Ведь все знали, что Сара Сусанне в Хавннесе желает своим близким только добра. Элида не могла винить мать за то, что мать хотела, чтобы ее младшая дочь чего-то добилась в жизни. А что было бы, если бы он тогда не уговорил Элиду выйти за него замуж? Лучше или хуже сложилась бы жизнь каждого из них? Может, он кое-как и наскреб бы денег, чтобы продолжить учение? Изучал бы историю? Писал бы в газетах? Уговорил? Да, он это признавал. Благословенная страсть подчинялась только своим законам. И тут они с Элидой были равны. Они родили десять здоровых детей. Мужества на это не требовалось, но и жалеть об этом не следовало.

Пусть великие подвиги совершают такие люди, как Руаль Амундсен. Фредрик считал, что люди вовсе не должны быть одинаковыми. Ведь тогда орды героев вечно бороздили бы моря и пересекали ледяные пустыни. Из-за чего в мире было бы еще больше вдов и сирот, потерявших кормильцев. В Нурланде, несомненно, героями считались старший в рыболовецкой артели и хозяин рыбацкого селения, которые умели изощренно браниться. Люди, которые, стоя на одном берегу Вогена в Бергене, могли перекликаться с теми, кто стоял на другом, посылая их к черту и его бабушке.

Еще в сельской школе он на собственном опыте понял, что если ученик хорошо отвечает на вопросы учителя, это еще не значит, что он будет главарем и на переменах. Если ты плохо ходишь на лыжах и у тебя слабая глотка, тебе придется смириться с тем, что на твою долю выпадут самые твердые снежки.

Такой твердый снежок, брошенный Господом Богом, угодил ему в сердце.

Это удивляло Фредрика, потому что с Господом у него не было никаких разногласий. Он не богохульствовал и не сравнивал себя с библейским Иовом, однако перед отъездом попытался заново перечитать Книгу Иова, чтобы понять, насколько ничтожны его собственные страдания. Но он не мог просить Элиду читать ему вслух о страданиях этого несчастного. Из всего, что на Фредрика свалилось, его больше всего мучило ослабевшее зрение. Он держался как мог. Готовился к худшему. Но иногда все-таки упирался в черную стену.

Эрда и Карстен вполголоса, но сердито спорили о каком-то найденном ими журнале. Анни завладела вниманием Агды, играя с ниткой, выдернутой из старой пижамы. Она наматывала ее на пальцы и делала из нее разные узоры.

Элида распаковала корзину с едой. Налила сок. Раздала детям. Смахнула крошки и вытерла капли. Под глазами у нее были черные круги, коса расплелась.

— Удели себе время и займись собой, — тихо сказал ей Фредрик.

— Сейчас?

— Да, я посижу с детьми. Возьми расческу, крем. Тебе надо немного побыть одной.

Она смотрела на него. С удивлением. С отчаянием. И наконец, сердито.

— Не понимаю, чего ты хочешь? Я не могу всегда выглядеть как кукла. — Губы у нее дрожали.

Он понял, что и на этот раз победа на его стороне.

— Я только хочу, чтобы ты немного побыла одна.

Она не ответила, но через несколько минут взяла сумку и вышла из купе. Агда хотела пойти с нею, но Элида решительно посадила ее на колени к Фредрику. Когда она вернулась, прическа была в порядке и все было тихо.

Они сидели рядом, и поезд мчал их через пустынные заснеженные горы, с которых текла вода почему-то цвета мочи. Фредрик заметил ее настороженный взгляд, улыбнулся и взял себя в руки. Потом наклонился к Хельге, которая крутила нитку с надетой на нее пуговицей. Как ни странно, рука вдруг послушалась его и заставила нитку растягиваться, как резинку. Нитка то растягивалась, то сжималась. Растягивалась и сжималась. Фредрик передал нитку с пуговицей Хельге и показал ей, как это делается.

Жизнь была нитью с крутящейся пуговицей. Она то растягивалась, то сжималась. Как долго?

Элида протянула руку отцу, чтобы он помог ей подняться на борт шхуны. Ей было одиннадцать лет, и она отправлялась с ним в Трондхейм. Она просила и умоляла его об этом с раннего детства. Знала, что, если бы все зависело только от него, она бы уже давно там побывала. Но Сара Сусанне была иного мнения.

— Элида еще слишком неосторожна, пусть подрастет, — обычно говорила она.

И вот Элида стоит на борту, а мать с берега машет ей рукой.

— Береги девочку, Юханнес! — крикнула она мужу.

Отец приподнял зюйдвестку и кивнул. Потом сделал знак юнге, чтобы тот отдал концы. Матрос оттолкнулся веслом, и шхуна отошла от причала. Ветер надул большой четырехугольный парус так, что опоры взвизгнули и полотно словно негромко выстрелило. Элиду охватила бурная радость. Когда в устье фьорда ей разрешили подержать штурвал, Элиде показалось, будто ей принадлежит весь бескрайний мир.

— Папа, когда я вырасту, я стану у тебя матросом, — сказала она серьезно.

И он кивнул ей, словно уже давно думал об этом. Потом раскурил трубку и уставился вдаль, не обращая внимания, верно ли она держит курс. Его темное обветренное лицо было покрыто морщинами. В углах глаз светлели ямки, как будто туда не доставало солнце. Перед долгим путешествием он подстриг светлые волосы и бороду. Светлые глаза скользили по морю, он улыбался. Наконец он достал свой блокнот и карандаш. Показывая на горы и берега, он писал в блокноте их названия. Когда судно поднималось на волне, блокнот словно повисал в воздухе, но потом снова послушно ложился к нему на колено.

"В Трондхейме мы пойдем в самый лучший магазин и купим тебе нарядное платье. А в гостинице выпьем сока и поедим пирожных с кремом. Собор в Трондхейме прекрасен, как сказочный замок. Скоро мы все это увидим. Ты и я", — писал он.