litbaza книги онлайнСовременная прозаМраморный лебедь - Елена Скульская

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 45 46 47 48 49 50 51 52 53 ... 58
Перейти на страницу:

Еще один мой одноклассник, выдающийся спортсмен (он и сейчас ездит на олимпиады для своей возрастной категории 60+) всегда подводит свою жену-художницу к окну в нашей квартире и говорит:

– Вот по этой трубе я новогодней ночью 1964 года слез на козырек крыши, подобрал Лилькин обруч, который выпал у нее из волос, когда она открыла окно и наклонилась, а обруч был ее сестры и надет без спросу; значит, я слез по трубе, подобрал обруч, а на обратном пути труба разъехалась, разрезала мне руку – видишь шрам – все тут было залито кровью, но я все равно вскарабкался на подоконник…

И жена слушает его внимательно и с интересом (так и должны вести себя любимые жены) примерно в сто сорок девятый раз, а я смущенно улыбаюсь, а мой нынешний муж – наш одноклассник – притворно мрачнеет. Потому что в седьмом классе, в 1964 году, когда мы пошли всем классом в кино, я сидела, взявшись за руки, не с ним, не с моим нынешним мужем, а с его соперником, полезшим в новогоднюю ночь за моим обручем.

В ту новогоднюю ночь мы все попробовали ликер «Vańa Tallinn» и играли в «бутылочку» (садились в круг, раскручивали на полу пустую бутылку, как волчок; на кого покажет горлышко, с тем и целуется тот, кто крутил бутылку); родители и сестра были в гостях, квартира отдана нам на разграбление.

Когда моя дочь училась в шестом классе, я тоже как-то оставила ей квартиру на разграбление. Меня вызвали в школу.

– Они играли в «бутылочку»! – шипела в ужасе классная руководительница. – Это в шестом-то классе.

– По-моему, самое время.

– Вы с ума сошли! Вот если бы они играли в девятом, в десятом, я бы еще поняла.

– А я – нет.

Ничего нет слаще всех этих воспоминаний, в которых мы все были трогательными и хорошими. Правда, были хорошими. Ведь правда?

Глаза, замусоленные слезами

Он всегда смотрит в другую сторону, когда разговаривает; коричневые глаза его – блестящие тараканы медленно переходят на лапках ресниц из одного конца лица в другой, затемненный.

Он смотрит телевизор, подвешенный в кухне над бочонком с мукой, рядом лежит седая заплетенная косица чеснока; бочонок прикрыт неплотно, крышка рассохлась и растрескалась, ветерок из форточки выдувает порошу муки; он кашляет.

Под столом в картонном ящике из-под новогодних игрушек окотилась кошка. Прелый войлочный запах поднимается оттуда к потолку. Кошка не кормит котят молоком, она ждет, пока щегол, перекатывающий капельки воды в горле, упадет к ней из клетки в ящик из-под праздника, и это ожидание иссушает ее соски.

На экране свиньи, огрызаясь, пинают рылами красные арбузы. Арбузы напоены селитрой до ушей.

Он трогает большим пальцем разутой ноги котенка в коробке, ищет ингалятор; слепой котенок отворачивается; ингалятор где-то на дне кошачьего запаха; длинный желтый запах стягивает горло, тоненькая струйка песка ссыпается в горло; от воздуха песок становится влажным и тяжелым; воздух прослаивает песок и не попадает в легкие.

Он хватает с газовой конфорки чайник, который поминутно приветственно подрагивает раскаленной крышечкой, словно он, чайник, прогуливается по переполненному провинциальному городку, где то и дело попадаются знакомые лица и всякий раз нужно приподнять шляпу, и в носике у него видны говорливые пузырьки встречи.

Он наливает в стакан с серебряным подстаканником и вдергивает в себя кипяток, – так мог бы свариться пассажир плацкартного вагона после двух суток портвейна и неудержимых объятий на откидном сиденье в тамбуре с женщиной, которая все два дня пьет вместе с ним, чтобы забыть об измене ненавистного мужа, застигнутого с ближайшей подругой.

– В сущности… – начинает он, отдышавшись, и тараканы на его лице уходят вбок, – в сущности… – продолжает он облегченно ошпаренным ртом и принимается придумывать имена котятам.

Самсон и Далила

Ножницы проснулись лунной ночью. Латунный тусклый свет уже был у окна, он продел сквозь стекло руки и начал шарить в комнате, будто комната была черным чехлом, в котором руки вслепую перематывали фотопленку: предметы начинали выступать и прорисовываться.

Ножницы встали. Они смотрели на руки тусклого света, продетые сквозь стекло; ножницы думали о том, что так же и в них, в их лица, входили пальцы, протыкая глаза, губы, нос – незаметно, как незаметно лунный свет калечил оконное стекло.

Все напоминало о беде. Даже луна на ущербе была схожа с их лицами, от которых остались только овалы, давно подстроившиеся под пальцы швеи. В эти дыры для пальцев швеи, в неуловимые лица ножниц, фотограф южного прищура мог бы вставлять любые белозубые улыбки и любые лучащиеся взгляды, но до этого пока не дошло.

Ножницы сжали ноги так, что лязгнул воздух, и пожалели о том, что между ними не оказалось какой-нибудь материи, какой-нибудь шелковой ткани, которая рассыпалась бы пеплом лиловых лепестков, брошенных им под ноги. Или могла бы швея им шею курицы подставить, и они, примерившись, взлетели бы и приземлились с окровавленными ляжками – в жалкой куриной крови.

Они сжали ноги и встали на острые носки, и были так близко друг к другу, что двоились, хотя обычно спали откинувшись, и каждый посматривал на свою нерасторжимую половину искоса, и шуруп, отвечавший нарезкой за их соединенность, входил в них глубже возможного, проклиная сиамскую эту любовь, не принесшую ему ни счастья, ни покоя.

Ножницы смотрели в окно и мечтали об одиночестве. И тот, чье лицо было крупнее и мужественнее, повторял, оттягивая носок:

Один звездочет – звезда,

Один лунатик – луна.

Один мореход – море.

А та, чье лицо было милее и женственней, бормотала:

Говорила белей белила

И в ушах горели бериллы

Я тебя жалела, любила,

Как Самсона его Далила…

Только лезвие наточила

Как-то ночью его Далила…

Встреча

– Чуть что, она мне сразу говорит: «Мама, там опять крыса, видишь там крыса!» – «Что ты, деточка, это кошка», – успокаиваю я ее.

– А там кошка?

– Никакой кошки нет, но ей кажется, что крыса. Я хочу сбить ее с толку.

– А с кошкой что?

– Я бы хотела, чтобы у меня была кошка, сердце очень болит из-за того, что ей мерещатся крысы…

– Я никогда в жизни не видела крысы, никогда…

– Это, знаешь, было. Серая дождливая крыса и серый дождливый бак, и я ее забыла отвезти в детский сад. В кино с балкона на нее упала крыса, прямо на грудь, как осенний лист… Я говорю: «Доченька, это птица!». Я говорю: «Доченька, это таракан!».

– Ах! Сколько у тебя всего!

– Есть летучие тараканы. Они идут, переваливаясь, по ступеньке, потом взмахивают крыльями и тяжело вспрыгивают на следующую. Потом идут, идут и вспрыгивают, идут, идут и вспрыгивают. Старые, с одышкой, толстые.

1 ... 45 46 47 48 49 50 51 52 53 ... 58
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?