– Озаренные не передают своих способностей детям, насколько мне известно, – сказал месье Патинод, все еще качая головой. В его словах сквозило сочувствие. – У нас обоих с женой есть дар, но у наших сыновей нет магических способностей. Так же обстоит дело и у десятков других Озаренных, знакомых мне, и тех, о ком я читал, так что…

– Мне все равно, – сказала Натали в жесткой как дерево манере. Сначала у нее был ответ, потом его не стало. Нет, она должна оказаться права, а не месье Патинод. – Вы же не знаете каждого пациента Энара. Может, у некоторых родились дети вроде меня. Нас таких могут быть сотни, знаете ли.

– Натали, мне так жаль…

Она стояла, охваченная раздражением.

– Нам нужно будет еще раз об этом поговорить. Я готова задать столько вопросов, на сколько вы готовы ответить.

Он развел руки.

– Любые вопросы. Обещаю.

Теперь ее очередь качать головой.

– Не сейчас. Меня мама ждет. Мне пора идти.

Кивнув, она простилась с месье Патинодом и поспешила выйти из здания. Она успела почти дойти до дома, когда вспомнила про своего полицейского, который сидел в заднем ряду парового трамвая. Заметив его, она выпрямилась с еще большей непоколебимостью.

«Пришло время все объяснить, мама. Все».

На протяжении некоторого времени Натали пугала возможность столкнуться с Симоной в доме. Когда это наконец случилось, то именно в тот день, когда ее голова была занята совершенно другим, и встреча в каком-то смысле оказалась именно такой, какой она и ожидала.

Но не совсем.

Натали открыла дверь в фойе в тот момент, когда Симона взялась за ту же дверь изнутри.

Симона тонко вскрикнула «ой!», а Натали не смогла произнести ни звука. Инстинктивно, когда Симона переступала порог, Натали захотела ей рассказать обо всем, что случилось со дня их ссоры почти неделю назад, но подавила это желание.

Они прошли мимо друг друга в напряженном молчании. Натали сделала еще шаг и поймала дверь, чтобы она не захлопнулась между ними. Она повернулась обратно к Симоне, чьи светлые кудряшки закрывали половину лица.

– Нам нужно…

«Нам нужно поговорить как-нибудь». Вот что она хотела сказать. Вместо этого ее слова сбились на писк слепого мышонка, когда Симона промчалась мимо и бросила на нее ледяной взгляд.

Натали нечасто видела Симону в слезах. При всем ее избытке эмоций слезы она берегла. «Я держу их в воображаемой банке, которую вытаскиваю на свет только в одиночестве», – как-то сказала она.

– Что случилось? – выпалила Натали, делая шаг к Симоне.

Та повернулась к ней спиной и поспешила уйти наружу и вниз по лестнице без единого слова.

Она уже не обижалась на Симону и думала, что чувство это может быть взаимным.

– Может, это и к лучшему, – сказала она вслух, потому что, когда произнесешь что-то, становится легче себя в этом убедить.

Не так ли?

Натали вошла в квартиру под звук мелодии, которую мама напевала под нос, и почувствовала запах клубники. Стэнли поприветствовал ее, как обычно, и на мгновение она взглянула на эту сцену кажущейся домашней идиллии и осмотрела квартиру. Все выглядело таким знакомым и в то же время было другим.

Папа был одним из Озаренных.

А ее родители не обмолвились ни словечком. Не упоминали об экспериментах Энара, о которых она едва ли знала хоть что-то до недавнего времени. Словно она какой-нибудь безграмотный ребенок из сельской глуши, где люди не умеют читать, а не молодая женщина, живущая в великолепном культурном городе, которой, между прочим, доверили обязанности журналиста.

«Вы думаете, что я дура, что я никогда не узнаю и что вы сможете это скрыть от меня навсегда?»

Она потянулась за землей из катакомб, забыв во второй раз за день, что ее там уже не было.

– Иди сюда скорее, попробуй варенье! – позвала мама из кухни.

Она бросила сумку на диван и подошла к маме, стоявшей с полной ложкой варенья, чтобы скормить ей.

«Как ребенку».

Натали взяла ложку, попробовала и с натянутой улыбкой протянула ложку обратно.

– Разлетится с полок как горячие пирожки.

Взгляд Натали пробежался по выстроенным в ряд банкам варенья.

Очень похожим на банки с кровью. Побольше размером, конечно. И она знала, что плотная темная жидкость, потеки на стекле и даже капля на столе были всего лишь вареньем.

– Об этом я и мечтаю! – Мама повернулась обратно к своей клубнике и стала помешивать.

Весь путь домой Натали думала, что будет говорить, как ей рассказать о своих способностях и о том, что она узнала от месье Патинода. Она так устала играть в игры.

– Мама, я узнала кое-что. О папе. И о себе, кажется.

Мама замерла на секунду, а потом стала мешать еще усерднее.

– Кое-что.

– Тетя Бриджит не единственный член нашей семьи среди пациентов доктора Энара, – сказала Натали твердо и четко. – Папа – тоже. Он целитель. Месье Патинод мне рассказал.

Мама положила деревянную ложку на столешницу и потянулась за лимоном напряженной правой рукой.

– Натали, это чушь. Месье Патинод кормится сплетнями. Подумай сама.

– У него нет причин лгать. Зачем?

– Кто знает, почему люди делают то, что они делают? – сказала мама, нарезая лимон. Она выжала немного в кастрюлю с клубникой и продолжила мешать.

– Мама, мы еще долго будем вокруг этого плясать? Я была права насчет тети Бриджит и права насчет этого. Чего я не понимаю, так это почему ты мне врешь.

– Вру?

– Ты бы это назвала так, если бы я скрывала правду, меняла тему, отвечала вопросами на вопросы и выбрасывала неудобные факты.

Мама грохнула ложку на стол.

– То, что ты зовешь враньем, я называю защитой. – Она резко обернулась, как сокол, почувствовавший добычу. – Я рассказывала тебе, каким позором было то, что тетя Бриджит попала в психиатрическую лечебницу. Стыдно признавать, что ты часть этого.

– Месье Патинод не стыдится быть одним из Озаренных.

Мама шагнула к Натали.

– Никогда не используй это слово. Оно оскорбительно.

– Оно оскорбительно, только если хочешь оскорбиться.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – сказала мама, придвинувшись так близко, что практически касалась ее подбородка. – Тебе неизвестно, как насмехались над тетушкой и как издевались над папой, когда доктор Энар из героя превратился в дурака. Да, я скрыла это от тебя и не жалею об этом.

Лицо Натали разгорелось.