Потому устьянцы из современного мало что знают. Понятия не имеют о существовании коров, свиней и много чего другого. Выше по течению юкагиры[59] стоят. Они у нас в экспедиции проводниками всегда работали, грузы на оленях и собаках возили. Добрый, покладистый, прямодушный народ. Им чужда мелочность, лесть. Смысл жизни у них простой: «Немножко ходи, немножко работай, устал – немножко поешь, немножко отдыхай, снова работай».

– Они какой веры?

– Молодые не верят ни в Бога, ни в черта. А те, кто постарше, в большинстве крещеные и внешние требования православия исполняют добросовестно: в главные праздники не работают, в дорогу берут образок, утром и вечером крестятся, но при этом больше свое язычество блюдут. Двоеверие у них в порядке вещей. В душе они так и остались язычниками. И не удивительно. Здесь и сам невольно обожествляешь ветер, горы, огонь, реки.

Кстати, насчет собачьей упряжки, скорее всего, с ними и можно будет договориться. Они отзывчивые, если с уважением к ним.

Еще раз повторю, трогаться можно, только когда мороз скует озера и речки. Пока раздобудьте упряжку, приноровитесь к собакам и готовьте для них корм.

– Понятно… Николай, мне очень жалко расставаться с тобой, но поверь, я искренне рад за тебя и желаю вам с Варей счастья.

– Бог даст, еще свидимся… Обратно в скит как возвращаться планируете?

– Хочу капитана попросить, чтобы меня с Уэлена или Святого Лаврентия в следующую навигацию забрал. Они туда всегда заходят. Если уж разминемся, к кому-нибудь еще напрошусь.

– Хороший вариант. Думаю, не откажет. На всякий случай, с ним тоже поговорю. Советую пока сходить в поселок и разузнать у местных поточнее, где юкагиры стоят.

Петр Порфирьевич Корнею действительно не отказал. Более того, подарил ручной компас:

– В тундре ориентиров нет, и когда небо скрыто облаками, даже такому бывалому человеку, как вы, не мудрено сбиться с пути, – пояснил он.

В дополнение к подарку распорядился выдать дюжину банок сгущенки, бутылку спирта и десять пачек махорки.

Скитник, никогда не державший дьявольское зелье в руках, попытался отказаться, но боцман убедил:

– Бери, бери, Елисеевич! У инородцев табак – самый ходовой товар – дороже золота. Курят все поголовно, даже женщины.

Скитник, перекрестившись: «Господи, прости мя грешного», – скрепя сердцем принял сей дар, впоследствии многократно его выручавший. Зная, что у капитана тоже есть печать, отметился и у него.

Вещей, с учетом меховой одежды, спальника, ружья и разной мелочи, набралось изрядно. «Сегодня налегке схожу. Разузнаю, что да как, а завтра уже с грузом», – решил он.

Поскольку в новом поселке коренные не жили, скитник направился к двум приземистым, с маленькими подслеповатыми окошками рубленым избам – по северным понятиям – станок. Из-за плоских крыш[60] они выглядели недостроенными и напоминали ящики. Переходя ручеек, Корней поскользнулся на мокром, обомшелом бревне и угодил ногами в болотную жижу.

Взойдя на яр, у одной из изб разглядел прислоненные к стене ажурные нарты, длинную поленницу свежеколотых дров, развешанные на жердях сети. Поодаль щипали траву несколько оленей. На шее быка звякало жестяное ботало.

«Жилая!» – смекнул скитник и постучал в дверь.

– Кого Бог дарует? – услышал он за спиной.

Обернувшись, увидел выходящего из дровника с охапкой поленьев мосластого старика с крючковатым носом и венчиком белесых волос вокруг загорелой лысины. Вроде старый, а глаза блестят молодо.

– С «Арктики» я.

– Заходь, заходь, мил человек.

Толкнув дверь, он пропустил гостя в избу. Пройдя следом, свалил у печки охапку плавника, напиленного на одинаковую длину. Отряхнувшись от налипших опилок, протянул руку:

– Нил Прокопыч.

– Корней, – поклонился скитник.

– Седай, – махнул он рукой на чурбан, – сичас цай откушаем… Токмо самовар взбодрю, – и принялся, сидя на корточках, щепить смолистое полено.

Раскочегарив самовар, подсел к гостю:

– Меня не накурите?[61]

Корней, помянув добрым словом предусмотрительность капитана, протянул деду пачку махорки. От такой щедрости тот аж зацокал языком.

Свернув цигарку, раскурил от уголька и, пару раз с наслаждением затянувшись, наконец поинтересовался:

– Куды, мил человек, след тянешь?

Узнав, что Корней намерен идти до Чукотского Носа, встал и возбужденно заходил по комнате.

– Эва! Футы, нуты – лапки гнуты! Ты што, рехнулся? Смерти захотел?! Тама одна мокредь! Озера без счету, да ржавцы болотные, – шумел он, – туды токо ветер залетает да перелетные птицы. Одумайси!

– Да я не сейчас, а как лед встанет.

– По снегу ишо можно, днесь никак. Одежа-то на зиму имеется? Али так собрался?

– У меня для дороги все есть, на судне пока.

– Тогда ладно, а то испужался – неодетый в тундру… Сымай чуни, посуши.

Корней замялся.

– Сымай-сымай, не тушуйся.

Корней снял один.