подходящую, выбеленную солнцем лесину, Корней вытесал весло с лопастями на концах и, воодушевленный, вернулся на пароход.

Варя по распоряжению капитана приготовила фирменную солянку, налила каждому по стопке спирта. Капитан поблагодарил Корнея за помощь в зимовке и вручил бумагу, в которой было сказано, что благодаря охотничьей сноровке и находчивости Кузовкина Корнея Елисеевича экипаж сухогруза «Арктика» во время вынужденной зимовки на реке Лена с сентября 1958 года по июнь 1959 года был обеспечен мясом. Сошел с сухогруза в Русском Устье 2 июля 1959 года.

Механик завел патефон, а когда все пластинки были проиграны, подсел к Корнею и спел ему любимого всеми «Варяга».

Скитник растрогался до такой степени, что, поклонившись, только и сумел произнести:

– Благодарствую, братцы!

К утру все окрест окутал туман. Солнце пробилось сквозь него часам к одиннадцати. Василий на пару с Николаем помогли Корнею донести груз до лодки Прокопыча. Проводить нового знакомца спустился на берег по деревянным ступенькам и сам хозяин.

Над рекой, нервно взмахивая крыльями, метались с пронзительными криками чайки. Камнем падая на воду, острыми когтями выхватывали трепещущую рыбу. Сокол, бесшумно соскользнув сверху, сбил одну из них.

Легонькая, «сшитая» из бересты и просмоленная живицей лодчонка с закругленным дном лежала на траве, привязанная к кустам. Вокруг пучками росли перья терпкого полярного лука. Корней нарвал его в дорогу. Уложив походный скарб, крепко обнял каждого и, перекрестившись, сел в верткую посудинку. Географ оттолкнул ее от берега, и Корней, поочередно окуная в воду лопасти весла, погреб вверх по протоке, держась в стороне от стремнины.

Полуночное солнце уже почти прилипло к горизонту, а места, пригодного для ночевки, все не просматривалось – берега низкие, топкие. Да и спать на открытом воздухе при незаходящем солнце не хотелось. Надо было доплыть до какой-нибудь зимушки – в ней, по крайней мере, можно завесить окошко.

Наконец правый берег стал «расти», и среди криволесья показалась типичная для этих мест плосковерхая избушка. На берегу лежала традиционная устьянская ветка – лодка из трех досок: одна плашмя, две боковые вертикально. Поодаль – банька, с полосой жирной копоти над дверью.

Причалив, Корней прошел мимо треног с проброшенными на них сетями и постучал в раму оконца, затянутого налимьей кожей[64], щедро пропитанной (для большей прозрачности) жиром, с небольшой дырочкой в центре.

Кто-то припал к ней глазом:

– Кого Гошподь дарует? – прошепелявил голос.

– Странник, плыву к юкагирам. Переночевать бы.

Дверь распахнулась и показалась патлатая, похоже, никогда не знавшая гребня, голова. На загорелом морщинистом лице с воинственно торчащей вперед острой бородкой впалые, выцветшие глаза. Одет был этот сухонький старичок в полотняную, всю в заплатах, серую рубаху с замусоленным пояском, вытертую местами до кожи меховую жилетку и в солдатское галифе.

– Давненько гоштей не було. Шюдни будет ш кем калякать, – прошамкал он беззубым ртом. – Пошто штоишь, как иштукан, комарье напушкаешь? Заходь живей!

Чтобы не удариться о дверной косяк, Корнею пришлось пригнуться. Когда выпрямился, уперся головой в продымленные потолочные плахи. Так и стоял, склонив голову. Разглядев освещенный лампадкой образ, трижды перекрестился.

Аким сразу просветлел лицом:

– Эво! Двойной праздник: не прошто гошть, а брат по вере. Откель тебя занешло в нашу землицу?

– Издалека я. С Алдан-реки.

– Шлыхалтаку, вельми далече. Нешто там тоже наши живут?

– А то! У нас большая община. За две сотни народу. Еще монастырь по соседству.

– Эво! А я вот шам шибе. В шамом-то Уштье оне вроде как вмеште, а мне не нать ихой шуеты.

Заимка представляла собой полуизбу-полубалаган. Стены из вертикально стоящих бревен, щели между ними затерты глиной. Одна из них увешана гроздьями юколы.

Плоская крыша покрыта дерном. Слева от входа печурка с железной трубой, выведенной наружу через дыру в потолке. У двери рукомойник с мерно капающей водой. В дальнем углу громадный, в обручах сундук. На нем свернутая в рулон постель.

Строевого леса тут нет. А из местной кривой, полопавшейся от мороза лиственницы, дом не срубишь. Посему основной строительный материал в этих краях, как уже упоминалось, плавник. При сплаве деревья трутся друг о друга, теряют кору на камнях, полируются песком. В конце концов, выбеленные, ошкуренные стволы выбрасывает на берег. Особенно много их в устьях тундровых рек.

Из такого вот плавника и была сложена эта неказистая избушка. Как и всякое северное жилье, она имела мрачноватый вид, но зато как приятно сидеть в ней в непогоду и пить под потрескивание дров в печи чай, заваренный на травах.

Привыкнув к избяному полумраку, Корней увидел на столе потрепанные книги, лестовку[65]. На стене полки с посудой, берестяными туесами, жестяными банками. Ничего лишнего.

– Шадись, ш дороги пошамай, – пригласил Аким, подвинув к нему чурбан, а сам принялся добывать огонь, с поразительной скоростью вращая палочку, вставленную в черное углубление в дощечке. Вскоре из нее повалил дымок и заалела искра. Поднеся к ней прядки мха, раздул пламя. Завитком бересты запалил дрова. Сняв с плиты два кольца, поставил в образовавшееся отверстие чугунок.

– Так мигом шогреетшя.

На закопченной стене над сундуком висели лук и колчан со