Мы никогда не вернемся, я это знала. Никогда не войдем в дверь, не бросим сумки на каменный пол, не накормим кошек, не пострижем траву, не пройдемся по саду звездной ночью и не увидим, как Большая Медведица висит над горами на севере. Теперь мы уже не видели ее над горами. Она, конечно, осталась на севере, но я-то видела ее с другой точки; я заблудилась. Надо мной сейчас нависала вся страна – пустое и темное пространство, в котором для нас не было ровным счетом ничего. Единственное, что оставалось реальным, единственное, что сейчас перевешивало для меня и потерянное прошлое, и отсутствующее будущее, было осознание: пока я буду переставлять ноги, одну за другой, тропа будет вести меня вперед. Эта полоска земли, нередко не больше фута шириной, стала нам домом.

Дело было не только в остывающем воздухе, не в том, что солнце уже не так высоко поднималось над горизонтом, не в том, как потяжелела роса и как настойчиво звучали крики птиц, – время года менялось и внутри меня тоже. Я больше не боролась, не пыталась изменить то, что изменить нельзя, не цеплялась в панике за жизнь, которую мы не могли удержать, не злилась на бюрократическую систему, неспособную разглядеть истину. В меня прокралось новое время года – мягкая пора принятия. Ее выжгло во мне солнце, принесли с собой бури. Я чувствовала небо, землю, воду, наслаждалась тем, что я тоже часть стихии, и внутри у меня не сжимался болезненный комок при мысли о том, что мы утратили свое место в мире. Я была частью целого. Мне не нужно было владеть клочком земли, чтобы в это верить. Я могла стоять на ветру и быть ветром, дождем, морем; все это было мной, а я была ничем внутри всего этого. Моя суть никуда не пропала. Прозрачная, неуловимая, она оставалась при мне и крепла с каждым пройденным мысом.

Маяк, самый южный насест на всем полуострове, щебетал, трепетал и вздрагивал сотнями или даже тысячами ласточек. Как будто сила притяжения земли заставила их дружно присесть здесь, в последний раз задержавшись перед тем, как взмыть в небо и отправиться в путешествие на юг. Интересно, ласточки с нашей фермы тоже здесь? Наверное, как всегда, провели лето в свинарнике, а теперь вместе со своей новой семьей ждут момента, когда непреодолимая сила поднимет их на крыло и понесет в сторону тепла.

Мот неловко поднялся на ноги, и я придержала рюкзак, чтобы он продел руки в лямки. Вновь устремив взгляд на тропу, мы последовали ее зову и пошли на север.

В какой момент мы принимаем болезнь любимого человека? Когда нам говорит о ней врач или когда мы видим ее своими глазами? И если мы наконец принимаем болезнь, то что нам делать дальше? Для большинства вменяемых людей естественно проявлять заботу о больном, стараться облегчить его боль и страдания. Я не смогла дать Моту ни того, ни другого. Я не могла принять его диагноз, поэтому сказала себе, что никакой болезни просто нет. Он мог бы сейчас быть в хостеле, в тепле и безопасности. Вместо этого мы сидели в палатке на мысе Каррик Луз, возле еще одного форта периода железного века, слушали завывание ветра, дувшего с Ла-Манша, и глядели, как люди с металлодетекторами шарят по песку впотьмах. Маяк Лизард Пойнт каждые несколько секунд ритмично озарял море лучом света. Мы могли бы жить в палатке в саду у друзей, недалеко от больницы и в непосредственной близости от нормальной уборной. Вместо этого нам приходилось писать в темноте, среди чахлых кустов терновника, мокнуть от влажного ветра и делать вид, что Моту никогда не понадобится врач. Мы могли бы быть в тепле. Вместо этого мы были в палатке на каменном мысе в тонюсеньких спальниках, а на улице был почти октябрь.

В свете раннего утра ветер гнал в сторону суши белые слоисто-кучевые облака, стайка местных дельфинов охотилась у берега, а мы надели рюкзаки и вышли в путь.

Укрывшись от мокрого ветра в смотровой будке береговой охраны на мысе Блэк, мы изучили висевшие здесь плакаты. На них перечислялось всё непостижимое разнообразие минералов, из которых состоят слои полуострова Лизард. Похоже, накануне мы ночевали на серпентинизированном перидотите, обрамленном габбро, но по соседству с перидотитом, гнейсом, троктолитом и базальтом; здесь проходил разлом между глинисто-сланцевым комплексом мыса Лизард и меланжем района Минейг; полная абракадабра – ну или услада для ушей геолога, кому как больше нравится. Некоторое время в пути мы развлекались, нараспев произнося названия горных пород, пока они не слились воедино, а тропа не спустилась в деревушку Коверак. Оттуда мы вышли, унося в кармане двадцать пять фунтов, в рюкзаках запас риса, тунца и сливочной помадки, а в животах порцию жареной картошки из местного кафе. Базальт, троктолит, гнейс, нам пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти оползень, а может быть, ворчливого фермера, мы не поняли, что именно. Перидотит, габбро, тропа свернула с полей и повела нас сквозь лес.

Пройдя совсем немного вглубь полуострова, мы оказались в таком Корнуолле, какого до сих пор не видали, – зеленом, теплом, уютном, приветливом. Нам было не по карману зайти в кафе под названием «Фэт Эпплз» – хотя название «Толстые яблоки» нас зацепило, и мы невольно пошли по указанному стрелкой направлению к кемпингу в лесу. Палатку мы поставили на зеленой поляне. Укрытые от ветра, деревья здесь вырастали в полный рост, в их ветвях порхали лесные птицы, а у корней копошились фазаны; листья уже начали принимать оттенки желтизны и ржавчины. После скал этот мир казался нам непривычным и чужим – короткая передышка в зеленой зоне, и всего за пять фунтов. Есть в кафе мы не планировали, но соблазн был так велик, что мы поддались, запустив две вилки в большущую тарелку вегетарианской радости.

– Хозяин говорит, вы идете по тропе. Куда планируете дойти? – за наш столик присела пара австралийцев, перед которыми вскоре выросли две громадные яичницы с беконом. Две, по тарелке на каждого. Я старалась дышать неглубоко, слишком уж вкусно пахла их еда.

– Пока не уверены, зависит от погоды. А вы?

– Мы до сих пор ночевали то на кемпингах, то в гостиницах. Теперь холодает, так что дальше будем останавливаться только в гостиницах. Дальше у нас по плану Фалмут, палатку сдадим в благотворительный магазин, а потом я пойду в парикмахерскую, красить корни.

– Вот это роскошь. Я уже который день свою голову даже не видела.

– Знаете, моя милая, это, пожалуй, к лучшему. Ха, вы только посмотрите на всю эту еду! Если бы я столько ела дома, давно бы разжирела, как свинья. На тропе я постоянно, непрерывно хочу есть. Но как вернусь домой, сразу завяжу с этим.

Позавидовала ли я им – и обильному питанию, и перспективе каждый вечер принимать ванну и ложиться спать в постель? Питанию определенно позавидовала. Я бы с радостью променяла постоянный голод на регулярные приемы пищи. А вот без ванны и постели мы вполне могли прожить, хотя от спального мешка получше я бы не отказалась.

Уходить из безопасного прибежища, каким стали для нас «Толстые яблоки», было тяжело. Я бы с удовольствием провела у них в лесу всю зиму, моясь под холодной водой в уличной уборной, но вряд ли это хорошо отразилось бы на их бизнесе.

Если спуститься с холма на пляж в Портхаллоу, можно прочесть вырезанную на большом каменном блоке надпись: «Середина юго-западной береговой тропы, пройдено 315 миль, осталось 315». Далеко не ходите, сказал врач, будьте аккуратны на лестницах. Неужели Мот действительно прошел 315 миль? А я? Супергерой и чемпион скоростной ходьбы Пэдди Диллон проходит эту отметку на двадцать четвертый день пути. Мы на свой двадцать четвертый день ушли из Тинтейджела – когда-то в прошлой жизни, в другом мире. Шел сорок восьмой день нашего похода. На сорок восьмой день Пэдди уже дошел до Пула, сел на электричку до дома, повесил сушиться ботинки, сходил в паб, всем успел надоесть своими рассказами о тропе, покосил газон и начал планировать следующую поездку. С нашими скоростями, когда мы доберемся до Пула, все уже зажгут рождественские гирлянды – если, конечно, мы раньше не замерзнем до смерти.