– Ты должна это видеть, плыви сюда!

– Не могу, там слишком глубоко.

– Ты просто обязана!

Чем дальше от скал, тем заметно холоднее была залитая луной вода.

– Нырни и открой глаза.

– Не могу, там же соль…

– Можешь.

Я глубоко вдохнула; затем, уйдя под воду, из последних сил переборов сопротивление, я открыла глаза. Вместо мрачной темноты, которую я ожидала увидеть, меня окружали белые и серебристые фонтанчики, танцевавшие под водой, и каждый сверкал вдребезги разбитыми, переливающимися кристаллами света. Луна, источник всего этого великолепия, подвижная, качающаяся, преломлялась в воде, дотягиваясь до самого дна. Я вынырнула, чтобы вдохнуть воздуха, и на уровне глаз вода искрилась тем же самым светом. Мот взял меня за руку и потянул еще дальше от берега. Затем мы снова нырнули. Песок на дне был глубже, но все еще виден, и Мот отпустил меня, широко раскинув руки. В воде почти неподвижно висели чешуйчатые тела; на их шкурах играл отраженный свет – живое воплощение подсвеченной луной воды. Я протянула к одной рыбе руку; ее мягкая прохлада чуть вильнула в сторону, а потом вновь заняла свое место в небольшом косяке. Они парили в воде, не шевелясь, пока их общее чувство пространства не сообщало им, что они слишком приблизились к берегу, и тогда, словно единое целое, они возвращались на глубину, размешивая осколки света в сверкающую пену.

Мы вышли из воды, дрожащие, но безмолвные, тронутые почти явным чувством принадлежности к природе, и устроились спать между морем и небом – сухие, но просоленные.

* * *

Деревня Портскато бурлила от наплыва посетителей в бархатный сезон: молодых семей с маленькими детьми, ведерками, резиновыми сапожками и дождевичками, – но мы оставались безучастными ко всему, как будто смотрели чужое домашнее видео, и с облегчением нырнули в дрок и терновник. На пляже Пендовер мы задумались, не поесть ли нам водорослей, но, чтобы их сварить, ушло бы слишком много газа. Погода менялась, поднимался влажный ветер, а небо на юге и западе быстро темнело. Даже днем мы не снимали свитера и флиски: ветер принес с собой незнакомый холодок, который просачивался сквозь одежду, щипал нас за лица, хлопал по рюкзакам, подгонял вперед: не останавливайтесь, не останавливайтесь! Было еще рано, но мы уже искали место для ночевки. Это была невозможная задача, потому что тропа шла по крутому склону, поросшему колючими кустами. Наконец мы решили сойти с тропы и продрались сквозь терновник и ежевику к полю, где стояли заброшенные сельскохозяйственные постройки. Когда мы начали варить макароны, по крыше застучал легкий дождь, но мы успели его опередить.

Он начался ночью, оглушающе загрохотал по палатке, туго натянул веревки. Тяжелый ливень, барабанная дробь без конца и края. Полностью одетые, в спальных мешках и укрытые одеялом, мы все равно мерзли. Теплые дни только подчеркивали ночные похолодания.

К четырем утра мы сбились в клубок в центре палатки, как две орешниковые сони. Мот беспокойно дремал, иногда постанывая. Холод отбросил нас назад, лишив тех достижений, которым мы так радовались в бухте Портерас: Моту снова было плохо. Физические усилия безусловно пошли ему на пользу, но зато холод оказался злейшим врагом. Я укутала его одеялом, сверху развернула дождевики, и он уснул спокойным глубоким сном. Зря мы купили такие никудышные спальники. Выбрали легкие, а не теплые, а надо было наоборот. Но мы старались максимально облегчить рюкзаки, к тому же эти спальники так дешево стоили! Теперь купить новые мы уже не могли: денег едва хватало на еду. Я лежала без сна, слушая, как ревет снаружи ветер, глядя, как гнутся под его натиском стойки палатки. Когда начался робкий серый рассвет и порывы ветра чуть поутихли, я испытала громадное чувство благодарности.

Ливень пронесло мимо, и, когда мы вышли в путь, накрапывал хотя и упорный, но мелкий дождь, а на юго-западе виднелись горизонтальные струи: они хлестали из туч прямо в море, наглядно иллюстрируя круговорот воды в природе. Мысы расплылись и исчезли. Глядя вниз, сосредоточившись на грязной каменистой тропе шириной не больше фута, мы пропустили поворот, ведущий вглубь полуострова между деревнями Вест-Портхолланд и Ист-Портхолланд, и очутились непосредственно на волноотбойной стене, которая их прикрывает. Сгибаясь под напором ветра, загнанные в ловушку на самом краю суши, мы шли по канату из камня и бетона, натянутому между двумя стихиями, а море яростно билось о валуны внизу. Когда мы наконец добрались до асфальтированной дороги перед рядом домиков, нам навстречу выбежала женщина.

– Заходите внутрь, и побыстрее, долго мне стоять тут с открытой дверью?

– Мы слишком мокрые.

– Вот здесь оставьте свои вещи, на плитке. Я смотрела, как вы пробирались по стене. Почему вы не пошли по нормальной дороге? Вас запросто могло смыть в море.

В домике стояла ужасная жара, и стекающая с наших вещей вода вскоре превратила комнату в турецкую баню. Это оказался не дом, а маленькое кафе. Хозяйка провела нас в комнату, которая могла бы быть гостиной, но была крошечной чайной. И почему только мы все время попадали в чайные – можно подумать, за каждой дверью кто-то поджидал нас с чайником и кассовым аппаратом, и за любое проявление доброты приходилось выкладывать не меньше четырех фунтов двадцати пенсов. Дождь колотил по окнам; даже чайки попрятались за камнями, так что мы согласились на чай. Мот прислонился к окну, подложив под голову подушку, и моментально заснул. Его рука ритмично подергивалась, а лицо периодически искажала гримаса. Холод и сырость мучали его куда сильнее, чем он соглашался признать, но во сне ему не удавалось это скрывать. Без «Прегабалина» он чувствовал каждый болевой спазм в плече и голове, у него непрерывно ныла и немела нога, а кожу странно покалывало, как будто он обжегся крапивой. Это было далеко не все, что припасла для нас КБД, – пока что не все, – но этого хватало, чтобы тревожить его сон и омрачать дни.

Несколько часов просидели мы в тепле чайной, прежде чем дождь рассеялся в туман и мы в свете раннего вечера поплелись по скользкой тропе к широкому высокому мысу Додман. Мы сидели у подножия большого гранитного креста, глядя, как ветер рвет туман и длинными лоскутами уносит его прочь, то открывая вид на Лизард и дальше, на восток, то вновь пряча его из виду. Укрытая от ветра зарослями дрока и кривых деревьев, из тумана показалась хижина – старый наблюдательный пост береговой охраны: маленький каменный домик на месте башни, выстроенной во время наполеоновских войн, чтобы высматривать в Ла-Манше французские корабли. Разрушенная стена вокруг здания защищала палатку от непогоды, а мы сидели внутри каменного домика и варили макароны на ужин. Не то играли в то, что у нас есть дом, не то вели себя как настоящие бродяги, а может, и то, и другое сразу. Стемнело рано – любой намек на свет исчез сразу после семи вечера.

– Сейчас, наверное, конец сентября.

– Правда, что ли?

Мот отсчитывал дни с тех пор, как мы в последний раз точно узнали дату.

– Уже почти октябрь. Еще несколько недель – и нужно будет переводить часы.