– Что мы будем делать, когда темнеть начнет в пять?

Мы вернулись к кресту. Вдоль горизонта медленно двигались огни; ветер утих, и стали слышны привычные ночные звуки. Чайки спускались на скалы; стайка куликов переговаривалась где-то на камнях далеко внизу. Море билось о скалу с глубоким утробным рокотом.

Бесшумно, как будто не касаясь земли, мимо пробежала маленькая косуля, серая в слабом свете луны, и скользнула в кусты, не задев ни листочка. Проводив ее взглядом, мы погрузились в сон, окруженные темно-зеленой ночью.

* * *

Мы лежали на нагретом солнцем бетоне у скамеек в гавани деревушки Горран Хейвен и впитывали его тепло, любуясь на стаи чаек над головой.

– Вам тут не место, в Горран Хейвен люди не валяются пьяными на улицах. За вами непременно приедет полиция.

Голос был громкий, и я села, ожидая увидеть крупного мужчину с татуировкой в виде якоря, но вместо этого увидела пожилую пару, ссутулившуюся на скамейке с кульками жареной картошки в руках. Дедуля с громким голосом бросил кусочек картошки чайке, и на него спикировали сразу три птицы, ожесточенно сражаясь за лакомство.

– Мы не пьяные, просто греемся на солнышке.

– Нормальные люди просто так не валяются на улицах. Вы что, бомжи?

Бомжи? Вот, значит, во что мы превратились? Но мы вообще-то были не на улице.

– Это не улица. Это специальное место, чтобы люди сидели и наслаждались видом, чем мы и занимаемся. А вы вот чем занимаетесь?

– Картошку едим, – его жена бросила чайкам еще кусочек.

– Нет, вы ее не едите, вы кормите чаек, нарушаете правила. Вы что, не видели знак: кормить чаек запрещено? Будьте осторожней, а то вам попадет.

Мы подняли рюкзаки и отправились было дальше, но услышали, как он выкрикнул нам в спину:

– Бомжи!

Мот повернулся и помахал рукой:

– Хулиганы!

Мы прошли уютную Горран Хейвен насквозь и направились в сторону деревни Мевагисси; множество чаек-хохотушек, круживших в воздухе, подсказали нам, что мы у цели. Эти чайки выглядели такими же хитрыми охотницами, как и птицы в Сент-Айвсе: они кучковались на рыбацких лодках и трубах домов, группками поджидали у помоек, болтались возле скамеек. Безрассудно купив большой кулек картошки на двоих, мы прижимали его к груди – один ест, один следит за птицами. На соседней скамейке сидела компания старушек, в руках у каждой – здоровенная порция жареной рыбы с картошкой. Мы невольно подслушали их разговор.

– Говорю вам, я везде успела пожить на этом побережье, и в Сент-Айвс я больше не вернусь. Уэймут – да, я бы туда переехала, в Мевагисси тоже пожила бы опять, но в Сент-Айвс – никогда.

– Но ты же и так живешь в Мевагисси, – сказала другая старушка.

Чайка со стальным блеском в глазах боком приближалась к их скамейке, небрежно глядя в противоположную сторону.

– Ну, когда я уеду, то вернусь сюда, а в Сент-Айвс не вернусь.

– Зачем же тебе уезжать, если ты все равно собираешься вернуться?

Чайка повернулась к ним спиной, жадно вглядываясь в море, затем продолжила свое незаметное наступление.

– Теоретически, Шила. Если бы я переехала отсюда, то обязательно вернулась бы.

– Но даже теоретически, Дорис, если ты хочешь вернуться, зачем тебе уезжать?

Чайка воспользовалась этим моментом для атаки и, взметнув в воздух жареную картошку, исчезла с жареной рыбой в клюве.

– Чертовы чайки! Вот, вот почему я уезжаю из Мевагисси! Тут все то же самое, что в Сент-Айвсе.

– Ох, Дорис, они тебя всю перепачкали! Но если тут не лучше, чем в Сент-Айвсе, то зачем тебе сюда возвращаться?

– Шила!..

Палатку мы поставили на мысе Блэк, неподалеку от памятника местному поэту А. Л. Роузу, на котором выбита его цитата: «Это была земля моего довольства». Довольные морально, если и не физически, мы ели макароны, а жирные чайки, набившие животы украденной у туристов картошкой, пристраивались ночевать на выступах скал.

– Странно, что макароны их никогда не интересовали.

– Ну не дураки же они – интересоваться макаронами.

* * *

К северу от деревни Сент-Остелл начинается территория каолиновых карьеров. Тончайшая глина, каолин, добывается здесь с середины XVIII века, когда Уильям Кукуорси изобрел процесс очищения глины от примесей. Вначале отрасль развивалась вокруг производства фарфора, но постепенно местная глина стала экспортироваться по всему миру и использоваться для создания самых разных вещей – от чайных кружек до зубной пасты. Медные и оловянные рудники истощались или закрывались, а глиняные карьеры продолжали расти.

К сожалению, на каждую тонну готовой глины приходится пять тонн отходов производства, которые сегодня возвышаются в центральном Корнуолле огромными курганами. Местные нежно называют их «Корнуольскими Альпами», но любой непредвзятый взгляд безошибочно различит в них кучи отходов.

Оказалось, что большая белая дыра в земле является богатой почвой для фантазии. Можно дать ей натурализоваться: наполнить мутной зеленой водой, обсадить кустами и назвать все это историческим пешеходным маршрутом. А можно создать рукотворный рай, наполнив его растениями со всего мира и миллионами посетителей, каждый из которых платит по двадцать пять фунтов за билет. Можно, разумеется, засыпать отходы обратно в дыру и восстановить уничтоженную растительность в прежнем виде, но это было бы слишком просто. К тому же, никакой турист не станет платить за прогулку по лугу, где стоит плакат с надписью: «Хотя сегодня ничто на это не указывает, когда-то здесь был рудник».

* * *

В деревне Чарльзтаун, когда-то называвшейся Вест-Полмер, сохранилась живописная гавань. Чарльзтаун была построена Чарльзом Рашли, абсолютно, как мы видим, не гордым человеком, который в одночасье превратил ее население из девяти рыбаков в три тысячи рабочих, наполнявших грузовые суда глиной. Никто не успел и глазом моргнуть или, допустим, произнести: «А вот кому каолин?» Впрочем, десятки тысяч тонн глины, ежегодно вывозившиеся из местных гаваней в течение XIX века, оказались ничем по сравнению с миллионами тонн, которые вывозились отсюда в ХХ веке. Сегодня же Чарльзтаун – это живописная гавань, которая благополучно зарабатывает на своем историческом прошлом; и к тому же излюбленное место Росса Полдарка.

По мере приближения к деревне Пар мир вокруг постепенно белел: земля была покрыта тонкой пылью, словно тальковой пудрой. По периметру обойдя завод по обработке глины, между высокой проволочной сеткой и железнодорожной линией, тропа провела нас сквозь деревню – и мы оказались на пляже. С одной стороны его подпирали складские помещения и заводские трубы, а с другой – громадная парковка для туристических автофургонов, и всё вокруг было белым. Белые деревья, белая тропа, белый пляж, белые собачники. Мы прошли мимо пабов и кафешек в деревне Полкеррис, игнорируя запахи еды, и окунулись в осеннее сияние высоких деревьев на склоне, с облегчением вернувшись в мир цвета.