Рыбаки, которых он встретил у протоки, никак не хотели понять его интереса. Уверял их, что слышал от знающих людей, что там, на островах, в ериках и в пересыхающих еще в весеннее половодье образовавшихся озерах пропасть всякой мелкой рыбки, которая, будучи правильно, то есть со знанием дела, завяленной, — лучшее средство при потреблении пива. Особенно зимой.

Посмеялись, но все ж поверили: и охота ж серьезному человеку всякой ничтожной мелочью заниматься? Ну пусть, каждый… хм, в том смысле, что делает, как он хочет. А москвичи вообще народ непредсказуемый… И пошли воспоминания о том, как, было дело, останавливался в прошлом году один москвич, так вся станица долго потом над ним потешалась… «Уж не на меня ли намекают?» — размышлял Грязнов, и подумывал, что, наверное, зря завел разговор об островах, не в почете эта тема здесь. Либо они сохраняют осторожность, ибо те же острова — их дополнительный бюджет. Говорила ж Дуся, что полстаницы этим делом промышляют… Впрочем, то, что ему требовалось, он выяснил, и, главное, направление движения и примерное время на поездку и поверхностное знакомство с местностью, чтобы затем приехать уже на денек-другой и пошарить по пересыхающим озерам с небольшим неводом — не руками же отлавливать рыбий подрост. Хотя местное население отлавливает рыбу, чтобы потом спустить ее на большую воду — спасает от гибели. А москвичу, известно, — ему все равно, для него ведь Волга никогда не останется без рыбы. Такой вот упрек неожиданно получил Вячеслав Иванович, хотя и в весьма доброжелательной, почти дружеской форме. И сделал для себя соответствующий вывод.

Ехать он решил на следующий день, с самого раннего утра, пока народ еще спит. На пароме в Замотаевке переправиться на другой берег Волги и, выехав на левобережную Астраханскую трассу, рвануть на север, до района Ахтубинской Михайловки. Вот там, на дикой, почти неосвоенной островной территории, принадлежащей Калмыкии, и находится самый заповедник «наркошей». Есть несколько старых, полуразвалившихся усадеб, окруженных непроходимыми зарослями конопли. И над ней в пору цветения стоит аж туман, от которого голова идет кругом. А с поверхности машин приезжих рыбаков, обитающих в палатках на берегу Волги, очень широкой в этом месте, можно скребками собирать осевшую наркотическую пыльцу. Жуть что рассказывали…

Но не за этим, естественно, собирался на острова Вячеслав Иванович, а посмотреть на тот самый контингент, что обитает там, и выяснить, чем люди живут. Зачем это было ему нужно, когда генерал Привалов, в качестве спасения, предлагал — несерьезно, конечно, — сжечь эти острова, Грязнов и сам толком не знал. Может, природное чувство обостренной справедливости подвигло, нашедшее лучшее свое воплощение в дальневосточной его эпопее? Надо же как-то спасать людей от этой дряни! А то разговоры только и слышны, а тут под боком — такой рассадник, и никто даже не чешется… Разве в России, в каждой губернии свои законы? Получается, что так…

Молодой паромщик — не на волжском пароме, а на ахтубинском, переправлял машины и людей через неширокую протоку. С ним и разговорился Грязнов, пока тот ожидал — по расписанию — момента, когда с полдесятка машин разместятся, наконец, на дощатом настиле его площадки, устроенной на двух понтонах. Тот рассказал, как проехать через весь остров к противоположному, волжскому берегу. Даже общий план вьющихся по острову дорог показал. На нем были указаны железные мостки через неширокие ерики — их было на пути несколько. Обозначены были также и отдельные строения. И возле одного из них, на волжском берегу, даже пристань была обозначена. Там не паром ходил, а маленький речной трамвайчик от калмыцкого поселка Цаган Амана, какие когда-то плавали на Москве-реке — с двумя нижними салонами и скамейками на передней и задней палубах.

А еще, вспомнил Вячеслав Иванович, о чем и рассказал тут же Дусе, в середине верхней палубы на этих мелководных прогулочных судах обычно размещался буфет, в котором можно было вот так, запросто, подойти и купить бокал шампанского и какое-нибудь пирожное или шоколадку. Дуся смеялась: красиво жить не запретишь! А Грязнов опечалился, ведь, кажется, так недавно все это было — и его огненно-рыжая шевелюра, и красивая, задумчивая девушка, плечи которой защищал от встречного ветра его пиджак, и шампанское с конфеткой — на палубе. А мимо проплывали пейзажи Москвы, которые представлялись вечными, как та же река и эти трамвайчики. И городские пейзажи теперь не узнать, и суда плавают другие, и шампанским тебя никто не угощает — строго нынче на транспорте, во избежание опасных эксцессов, вероятно. А раньше что же, их не было? Очевидно, так. Правильно сказано где-то по поводу того, что хотя прежнее время всегда лучше настоящего, но и тогда дети не слушали родителей, и, кажется, каждый, живший в том прошлом, норовил написать книгу…

Напрасно сомневался в своих способностях ориентироваться Вячеслав Иванович: наезженная дорога с глубокими колеями, похоже, непроходимыми в непогоду, извивалась между купами корявых и пыльных деревьев, напоминавших старые ивы, и высокими зарослями непонятных растений, стоявших непроходимой стеной. Камыш — не камыш, но что-то похожее. И чем дальше в глубь острова вилась колея, тем очевиднее становилось Грязнову, что здесь страна действительно «непуганая».

Сплошные заросли, а между ними протоптанные тропинки. Или ответвления проезжих дорог, по которым могла пройти, задевая бортами густые двухметровые «стены» только одна машина и в одном направлении. А если появится встречная, как им разъехаться?

Впрочем, на этот риторический вопрос тот же паромщик заметил, что разъезжаться и не нужно, этих дорожек очень много, надо просто знать, куда какая ведет. А то неопытный человек, к примеру, если он без компаса может плутать в зарослях вечно. Пока не найдут его проржавевший автомобиль и иссохшее тело на сиденье. Вроде бы даже и случаи подобные бывали.

Но в половодье, когда Волга широко разливается и уровень воды поднимается, что называется, до невероятности, все здесь в буквальном смысле заливается водой, которая затем, опадая, все же остается. А в них, в этих самообразующихся озерцах «вскипает» рыбья мелочь, которой питаются многочисленные птицы. И кого тут только нет! И орлы, и цапли, и вездесущие чайки с воронами…

Но Грязнов решил пока не сбиваться с маршрута и выбраться к берегу, где разбиты многочисленные палатки приезжих. Появляются, говорил паромщик, из года в год, некоторые давно знакомы, устраиваются семьями — с женами, детьми и друзьями. Ловят рыбу, коптят, вялят, варят, жарят и едят. На весь грядущий год стараются насытить организмы фосфором. Словом, работают не покладая рук. И за всем этим «диким» рыболовным братством следят милиционеры-калмыки, которые приплывают сюда на катерах и собирают с приезжих дань — небольшую, но постоянную — за пользование территорией. Ни один человек, ни одна семья не остаются без их неусыпного внимания. Вот этими знаниями и хотел бы воспользоваться Вячеслав Иванович. Важно только встретить их, милиционеров. Милицейский «жигуленок» они увидели на дороге, которая вела от берега в противоположную сторону той, откуда Грязнов с Дусей приехали. Возможно, к тем строениям, которые видел Грязнов на самодельном плане паромщика. Он посигналил, те остановились. Вячеслав Иванович вышел, размялся и отряхнулся от пыли, которая издавала знакомый когда-то, еще с его милицейских лет, запашок. Вот оно — неучтенное богатство… Кому-то — деньги, кому-то — смерть.