А что будет? Поболтают, пошумят и успокоятся. Если не произойдут новые убийства. Чеченцы — народ мстительный и жестокий, всякого от них ожидать можно. Значит, надо надавить на местную управу, чтоб она с замотаевскими районными властями связалась и описала ситуацию в станице. Мол, народ дальше так жить не хочет, опасается. Но… поговорили и разошлись. Кто — по домам, ибо завтра — обычная работа, которую нельзя останавливать, без куска хлеба остаться можно, а кто и в «маркет», который, как известно, торговал все двадцать четыре часа в сутки. А в общем, и Грязнову с женщинами обсуждать было нечего. Да и потом, никто толком не знал, где содержался задержанный Саид: его просто привели и посадили в вертолет. А где он был и кто его поймал — какая разница? Но Грязнов-то прекрасно догадывался, что покойная теперь Дарья, которую били смертным боем, наверняка сказала про мента из Москвы. Имелся в виду Володя. А где Володя, там и Грязнов обозначился рядом. Скверная ситуация может сложиться. Он уж подумывал, что было бы неплохо, если бы Дуся какое-то время провела в Астрахани, у брата. Хотя бы недолгое, пока здесь все успокоится. Либо пока не поймают бежавших чеченцев-боевиков. На что, правда, рассчитывать немедленно было бы легкомыслием.

Он и высказался в этом смысле, когда они вечером, после ухода Зины, остались вдвоем с Дусенькой. Но та и слушать не желала. Это ж, если так думать, можно полстаницы считать виноватыми! Да где ж такое видано!

— А то и видано, — в буквальном смысле отмел ее возражения Грязнов, — что эти твои полстаницы как раз и обслуживали банду распространителей и торговцев наркотиками. Они огромные барыши приносили хозяевам, и жестко поступать с ними те будут лишь в том случае, если узнают, что станичницы твои сдали их милиции. Хотя с милицией вашей совсем плохо дело, насквозь прогнили.

— А если так, тогда почему Жигалу этого не забрали? Он ведь тоже…

— За него не беспокойся. Всему свое время. Пусть пока побегает, поволнуется. Может, попытается какие-то шаги предпринять, ему ж серьезные обвинения светят, неужели ты думаешь, что он такой уж простак-тихоня, которого чеченцы либо тот же Дадаев легко обвел вокруг пальца?

— Ну а что толку, если он и побежит к кому-то? Кто узнает? Ты ж сам сказал давеча, что он прохвост порядочный!

— Сказал, и что? Уж не хочешь ли ты наняться в тайные агенты? — И добавил с легкой иронией: — В шпионку поиграть?

— Ну зачем ты так? — обиделась Дуся. — Я ведь о деле думаю…

— Так и я о деле… Положение твоего… прости, вашего Жигалы будет во многом зависеть от показаний Полозкова и Саида Хасмагомедова. Ни тот ни другой, надо понимать, щадить и выгораживать его не станут. Напротив, постараются и свою вину перевалить на него. Мол, это он всему голова, а они ни при чем. А так — что ему может предъявить следователь? Особенно если тот и сам каким-то образом замазан в дадаевских делах? Чего, к сожалению, нельзя исключить. Раскрутка дела Калужкина лично мне ясно показывает, что в нем были заинтересованы не только местные лица. И ничего не показывает следствию, вот как получается…

— Но все равно же… — попыталась возразить Дуся, и Грязнов решил ее не мучить, зная, что она не отстанет, ибо уже считает его умнее всех остальных сыщиков, вместе взятых. А может, это была у нее обычная женская гордость за «своего» мужчину, кто знает? Что бывает в тех случаях, когда женщина всерьез возлагает на этого мужчину определенные надежды. А так оно, видно, и есть.

Но в мыслях Вячеслава Ивановича как-то исподволь прокручивалась история с Дарьей Двужильной. И он снова укреплялся в мыслях, что ее мучения и страшная смерть явились отчасти и результатом их с Климушиным беспечности и торопливости. Не знай Дарья о том, кем является Володя, возможно, ее и миновала бы такая жестокая участь. Хотя вряд ли. С бандитами поведешься, оправданий себе не ищи… Вот он и думал: открыть Дусеньке тайну или не стоит? В женщине он, разумеется, был уверен, как в себе самом, но… жизнь иной раз подбрасывала такие ситуации, которые не могли бы и в голову прийти. Однако Алексей твердо знал, что Дусе довериться можно — сестра все-таки. Ну, раз так?..

— Я тебе скажу кое-что, но ты сразу об этом забудешь, если к тебе вдруг обратится незнакомый тебе человек, чтобы передать привет от Алексея. Даешь страшную клятву? — усмехнулся он.

— Землю есть? — с готовностью согласилась она, и глаза ее заблестели.

— Нет, не надо. — Он засмеялся. — Просто ты видела пятерых спецназовцев, верно? А прилетело шесть человек. Понятно? И вот этот шестой… или шестая, не знаю, найдет возможность понаблюдать за участковым. Но тебя это не касается.

— Вон чего?.. — протянула Дуся и покачала головой. — А как же он — или она — станет это делать, если у нас в станице каждый новый человек сразу заметен?

— Найдет, наверное, возможность. А может, тот человек — из местных, я не знаю. Да и тебе не стоит о нем думать. Понадобится, сам подойдет. Или сама… Алексею видней.

Дуся покачала головой и поскучнела. И Грязнов знал причину. Он ведь улетал, а она оставалась. И надежды, если они у нее и были, оставались пустыми надеждами… Хотел бы он сказать ей: «Дусенька, не теряй оптимизма», — но понимал, что рано, не ко времени. Да и вообще, вопрос о том, что дальше, становился для Вячеслава Ивановича все проблематичнее. Это хорошо, что Саня с Филиппом побеспокоились о его жилье, а то сам бы он ни за что не стал настаивать на срочном выезде генерала Снегирева из квартиры на Енисейской. Мог бы, наверное, временно пожить в квартире Дениски на Пречистенке, но что-то останавливало Грязнова. Словно приходилось, вопреки своему желанию, ворошить тело покойного. И даже теперь, зная, что Дениска жив и работает где-то далеко и, когда домой вернется, неизвестно, Вячеслав Иванович не мог, просто не мог поехать туда и что-то изменить по-своему, считал такой свой поступок предательством по отношению к единственному племяннику. Только регулярно перечислял квартплату по лицевому счету, тем и ограничивался. И что там, в квартире, не знал, да и знать не хотел. Вот хозяин вернется…

Однако с Дусей вопрос надо было как-то решать. Грязнов понял, что последнюю надежду он может возложить только на Алексея. Прекрасно видя, что в оставшиеся несколько дней толковой рыбалки уже не получится, а съездить на острова он считал для себя необходимостью, то и просил Володю оставить ему для этой цели машину. Дуся даже и мысли не допускала, что он отправится в это невеликое путешествие без нее. И это был как раз тот случай, когда надо было соглашаться. Согласись с женщиной в малом — выиграешь в большом. А игра ему еще предстояла.

— Пойду к мужикам на протоку, посоветуюсь, где там подходящая рыбалка и как проехать на машине.

— Давай, только побыстрей, а я приготовлю еду… На сколько дней? — спросила с надеждой. — У меня даже палатка есть… осталась.

— Хорошо, достань ее, вернусь, посмотрим…

Нет, ночевать на островах он, в принципе, не собирался, но забирать надежду у женщины не хотел. Да и какая-то неясная интуиция подсказывала ему, что ночевать с женщиной в неизвестном месте — дело рискованное. Говорил же Алексей о том контингенте, что населял острова. А где наркотики, там, известно, и преступность. Причем, завязанная на наркотиках, она бывает особо жестокой. У Вячеслава же Ивановича никакого боевого оружия для самозащиты, кроме травматического пистолета, с собой не было, а к этой разрешенной законом «пукалке» он не мог относиться серьезно. И даже успел пожалеть, что не захватил из Москвы парочку хороших ружей. Но и к этой затее он еще там, в «Глории», отнесся без почтения: сезон охоты на Волге еще не начался, и, кончится тем, что придется объяснять на каждом углу и каждому любопытному милиционеру, зачем рыбаку понадобилось огнестрельное оружие. Так что лучше уж от греха, как говорится… А теперь оно очень пригодилось бы. И по этой причине тоже он не хотел оставаться на ночевку. Дуся в своем необыкновенном сейчас расцвете была слишком лакомым кусом, чтобы какая-то нечисть, накачанная наркотой, захотела бы пропустить ее мимо своего пристального внимания. А громким криком да «пукалкой» безопасность не обеспечить, Грязнов трезво оценивал свои возможности, и Дуся была в них препятствием в осуществлении его замыслов. Но сказать ей об этом он тоже не мог: обидел бы кровно. Она ж ему только добра желает…