class="p1">– Вы очень наблюдательны, – улыбнулся он.

– Значит, я прав? Вы мне поможете?

– Лучшие живут в школе, – сказал он. – Могу вас познакомить. Куда вы хотите уехать?

– В Англию.

Он, как и прочие, засмеялся.

– С ума сошли? Или вы богач? Туда попасть дороже всего и сложнее.

– Почему так дорого? – спросил я.

– Потому что сложно. Люди считают, что там они будут в большей безопасности, что им помогут, как только дадут убежище.

Я тут же подумал о деньгах в своем рюкзаке. Прознай о них кто-то – и меня бы убили.

– Меня зовут Барам, – представился парень, протягивая руку. – Вы серьезно хотите этого?

– Да.

– Значит, мне устроить встречу?

– Определенно.

Он достал из рюкзака телефон и отошел на несколько метров. Переговорив с кем-то, вернулся:

– Сколько человек?

– Двое.

– Вы сможете подойти завтра в час дня к кофейне на Ахарноне?

Я кивнул, но мне стало нехорошо. Футболка пропиталась потом.

Барам спрятал телефон в рюкзак и сел рядом со мной.

– Я встречу вас в двенадцать сорок пять и отведу в кафе. Принесите с собой паспорта и, пожалуйста, не опаздывайте – он этого не любит.

– Мне взять деньги?

– Пока нет.

Той ночью место близнецов и их зонт заняли две женщины с охапкой сумок. Я хотел остановить новоприбывших, не давая им сесть и занять место, когда вдруг понял, что братья, может, и не вернутся вовсе. Я ждал, когда они появятся, снова сядут на одеяла, смеясь, толкаясь, играя в телефон. К моему удивлению, женщины вовсе не выглядели встревоженными: они осматривались с некоторым удовлетворением, будто приехали из места похуже. Разувшись, они ступили на одеяло и где-то через полчаса, сделав несколько телефонных звонков и съев по яблоку, стали плести что-то из разноцветных ниток. Сели напротив друг друга: одна принялась за работу, вторая держала концы.

Несколько мужчин смеялись, играя в карты. Затем они запели на урду, вплетая арабские слова. Подул теплый ветер, принеся с собой аромат специй, затрещал костер, люди готовили ужин. Марсово поле стало для людей новым домом: рядом с одеялами и палатками выстроились ботинки, на деревьях висела одежда, кругом играли в карты или на инструментах, пели, и, хотя в этом мне следовало искать утешение, я задыхался, глядя на сверкающие осколки старой жизни. Я прижал рюкзак к груди. Деньги были нашим единственным спасением, на следующей неделе нам предстояло встретиться с проводником. Я не мог уснуть. Всю ночь сидел рядом с Афрой, не смыкая глаз: слушал звуки леса, наблюдал, как восходит солнце, окрашивая листья в золото.

На следующий день мы с Афрой добрались до площади Виктория. Пришли на полчаса раньше, но Барам уже сидел на скамье, положив на колени блокнот и что-то строча. При виде нас он встал и попросил подождать, чтобы не прийти в кафе слишком рано – проводнику это бы тоже не понравилось. Барам переключился на свои записи. Я попытался прочесть слова, но не смог из-за мелкого почерка. Я заметил в блокноте фотографию молодой девушки в армейской форме.

– Кто это на снимке? – спросил я.

– Моя девушка. Она умерла. Я переписываю свой дневник.

– Переписываете?

Парень долго не отвечал, а я следил за полудохлым псом, который смотрел на меня и вилял хвостом.

– Когда я добрался до Турции, меня поймали военные, – наконец сказал Барам, выдав все предложение на одном дыхании. – Всего поймали тридцать одного человека. Нас обыскали. Троих забрали, а остальным позволили продолжить путь.

– Почему?

– Потому что мы курды. Я вел дневник. Делал записи уже два года. Его нашли в моей сумке и увидели одно-единственное слово: «Курдистан». Меня посадили в тюрьму и спросили: «Что это за слово?». Я ответил: «Курдистан». Мне пришлось сказать, ведь они и так знали. Меня держали в заключении месяц и три дня. Потом выпустили. Но забрали мой паспорт и девятьсот евро, а дневник сожгли. Деньги и паспорт не были так важны, но в том блокноте была вся моя жизнь. Я плакал, когда его сожгли. Они сняли у меня отпечатки пальцев и сканировали сетчатку. Я заплатил двести евро за то, чтобы охранник выпустил меня, после чего сбежал в курдский город. Оттуда я позвонил отцу.

Он закрыл блокнот и положил на него руку.

– Но почему вы все еще здесь? – спросил я.

– Пытаюсь заработать достаточно денег, чтобы уехать. Мой брат – в Германии. Хочу успеть туда до его свадьбы.

У входа в метро торговец четками приставал к сошедшим с эскалатора людям.

– Надеюсь, вы успеете на свадьбу брата, – сказала Афра.

Мы втроем прошли до Ахарнона. Когда добрались до кафе, Барам едва заметно указал на одинокого мужчину, сидевшего в дальнем левом углу. На нем была черная рубашка поло и черная кожаная куртка. Он потягивал через трубочку холодный кофе из пластикового стаканчика. Этот мужчина с первого взгляда показался мне неприятным, но когда я обернулся спросить о нем Барама, парня уже не было. Больше я его никогда не видел.

Нехотя я подвел Афру к столику, где мужчина допивал кофе.

– Добрый день, – сказал я по-арабски.

Мужчина поднял голову, будто никого не ждал. Затем, не говоря ни слова, снял со стаканчика крышку и попытался выловить оттуда кубик льда.

– Я Нури, а это Афра. У нас встреча с вами.

Он поймал наконец лед и бросил в рот, раскусывая.

– Вы не говорите по-арабски? – спросил я.

– Садитесь, – произнес он на арабском.

Мы с Афрой сели. Возможно, нервничая или же тревожась из-за молчания мужчины, я выпалил взахлеб:

– На площади мы встретили Барама, он сказал, что вы поможете, вчера он звонил вам и сказал принести наши паспорта, что я и сделал, вот же они.

– Пока рано, – резко ответил мужчина.

Моя рука замерла в воздухе. Человек улыбнулся, возможно увидев такое послушание, затем хрустнул кубиком льда и поморщился совсем как девятилетний мальчишка. Удивительно, какой властью обладал этот мужчина-мальчик, в обычной жизни он бы сводил концы с концами в овощной лавке где-нибудь в переулке Дамаска. Я заметил в его глазах безумный огонек и вспомнил про мужчин в лесу.

– Это твоя жена? – спросил он.

– Да, я Афра.

– Ты слепая?

– Да, – сказала она с ноткой сарказма, заметной лишь мне. Казалось, жена говорит: «Какой же все-таки умный мужчина».

– Хорошо, – сказал проводник. – Бедная слепая женщина вызовет меньше подозрений. Тебе придется снять хиджаб и перекраситься в блондинку. А вот с тобой мало что можно сделать, – повернулся он ко мне, – но не такой уж безнадежный случай. Побриться, сменить рубашку. Поработай над выражением лица.

На столе