– Да, – ответил он хрипло, ибо ее слова затронули его сердце глубже, чем он мог показать. – Я останусь здесь, пока не найду возможности вернуться домой. И еще, Меа, только не думай, что я о тебе низкого мнения. Я чту тебя, как чту жену и мать, и ты для меня дороже всех на свете. И покуда я жив, я останусь твоим другом. А это знак моей дружбы, – с этими словами он подался вперед и, нащупав ее руку, сначала поднес ко лбу, а затем прикоснулся к ней губами. В следующий миг он услышал шорох одежд – это Меа вышла из комнаты.

Таким образом, Руперт сдержал слово, данное им матери много лет назад и с честью вышел из этой весьма щекотливой ситуации. А в сумерках души Меа засияла звезда – далекая, холодная звезда, которой в будущем предстояло привести ее к чудесным вершинам, откуда путь плоти казался очень далек, зато путь духа очень близок.

В течение трех дней после описанной выше страстной сцены Руперт больше не видел Меа. Когда он, не без тревоги спросил о ней, Бахита, которая заняла место няньки, сообщила ему, что Меа уехала в дальнюю часть оазиса, узнать, какой там урожай, а также уладить спор между двумя семьями по поводу участка земли. Сам не зная почему, он хотел, чтобы она поскорее вернулась назад, ибо в дни ее отсутствия Бахита была крайне резка с ним, если не сказать, что порой даже груба.

– Знаю, ты сердита на меня, – сказал он, не выдержав, – но ты, которая мудра и знаешь наши законы, ты должна меня понять.

– Я понимаю лишь то, что ты глупец, Руперт-бей, как и многие белые люди, считающие себя правильными и умными. Лучше бы ты никогда не приезжал в Таму, ибо теперь моя племянница останется незамужней и наша древняя раса вымрет.

– Но ведь это не моя вина, – робко возразил Руперт. – А твоя, Бахита, ибо ты сопровождала меня против моей воли и таким образом навлекла на всех несчастья.

– Неправда, – сердито ответила она, – это все ты! Кто, как не ты, подглядывал за нами в храме Абу-Симбела? Это из-за тебя возлияние вместо бога попало на твои ноги. С того момента Тама стала твоей рабыней. Бог же проникся ревностью и навлек на всех нас зло, и в особенности, на тебя, Руперт-бей.

Руперт усмехнулся ее словам и сказал:

– Но ведь ты сама в это не веришь, скажи честно, Бахита? Эти древние боги мертвы вот уже много веков.

– Я сама точно не знаю, во что я верю, – ответила Бахита, – но верования прошедших веков по-прежнему живы в крови тех, чьи отцы в них верили. Древние боги живы, только в других формах. Сегодня нашему молюсь одна только я. Ибо Меа отвернулась от него к тебе, а люди уже давно его забыли. Я была уверена, что зло настигнет тебя, и оно настигло. И все же я не виню тебя, Руперт-бей, ибо ты храбр и честен, и благородно поступил с ней, хотя мог предать ее и уйти. Кроме того, – добавила она с неожиданной убежденностью, – я вовсе не уверена, что все должно кончиться плохо. Ты как-то раз сказал нам, что дух сильнее плоти, и что те, кто следуют его путем, в конечном итоге побеждают. Хотя ты и похож на глупца, Руперт-бей, возможно, что ты прав. Мне так порой кажется. Подумай сам. Я ведь тоже отреклась от плоти и всю мою жизнь следовала дорогой духа. Благодаря чему многое узнала, ведь не зря же меня называют мудрой и прозорливой? Вот только, – задумчиво добавила она, – возможно, я следовала путем ложного духа, ты же следуешь путем духа истинного. Возможно, древние боги и впрямь мертвы, а миром правят новые. Но если так, то в Судане они дьяволы. А пока, Руперт-бей, обходись бережно с цветком, чей стебель ты надломил своими неуклюжими руками, иначе вскоре воздух лишится его нежного аромата.

На третий день Меа появилась снова, бледная, с красными глазами, но, по крайней мере внешне, вполне бодрая и веселая. Ни тогда, ни потом она даже слова не сказала Руперту по поводу их жаркого спора о морали Востока и Запада. Ездила ли она проверять урожай, или же проплакала эти дни, лежа в своей постели, но, похоже, она одержала над собой победу и была исполнена решимости приспособить свою жизнь к тем условиям, на которые они молча согласились. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что зрение вернулось к Руперту, и этот радостный факт сотворил с ними обоими чудеса. Например, сидя верхом на послушном муле, которого вел слуга, а впереди, сзади и по бокам бежали другие, он совершал прогулки по оазису, которые устраивала для него по своим владениям Меа, ехавшая верхом с ним рядом.

Надо сказать, что размеры оазиса были довольно велики – около тридцати миль в длину и пятнадцати в ширину – и он вполне был способен прокормить большое население, что когда-то так и было, ибо его почва, смываемая с горных склонов, отличалась особым плодородием и хорошо орошалась. Увы, местные методы обработки земли были примитивные, а торговля с внешним миром – скудной, отчего у местных жителей не было потребности производить больше, чем они могли потребить.

– Эх, если бы мне дали этот оазис лет на десять, – сказал Руперт Меа после того, как осмотрел большую его часть. – Я бы сделал тебя самой богатой женщиной во всем Судане.

– В таком случае оставайся и сделай, – с улыбкой ответила она.

Однако ему показалось, что ее интересует вовсе не богатство.

Его же еще больше интересовали руины великого храма, который, судя по всему, в древности был посвящен богу Ра, то есть солнцу, как символу божественного начала. Построен он был в поздний период, скорее всего, при Птолемеях, и не отличался тонкостью мастерства. Судя же по различным фразам в настенных надписях, заложил его некий египетский принц тридцатой династии, который бежал сюда после вторичного завоевания Египта персами. Было также похоже, что его потомки в течение многих поколений правили в этом затерянном в пустыне оазисе, где никто не собирался на них нападать. Более того, на саркофаге одного из них, который умер в период правления римского императора Феодосия в четвертом веке от Рождества Христова, имелась надпись, в которой покойный помпезно именовался «Возлюбленным Ра, царем Тамы и Верхнего и Нижнего Египта».

Самой внушительной частью храма был мавзолей правителей оазиса, именовавших себя царями. Возможно потому, что они не могли позволить себе отдельные великие гробницы, на манер Долины Царей в Фивах, они вырубили в скале под храмом гигантский склеп, из которого открывались внешние камеры, подобные тем, что были в Серапеоне, месте захоронения священных быков в Мемфисе. В дальней части склепа застыла огромная статуя Осириса, завернутого в саван, но в короне и перьях Амона-Ра, а у входа был устроен большой подземный бассейн, через который мертвые тела на лодке доставлялись на другую сторону, по всей видимости, в подражание последнему путешествию через Нил. Некоторые из боковых камер были заложены кирпичом, другие же либо никогда не были запечатаны, либо были позднее вскрыты, и в их, в саркофагах спали вечным сном мертвые цари.

В прошлые века некоторые из гранитных плит и деревянных крышек были сняты, однако сами мумии оставались нетронутыми, даже их золотые украшения. Так, например, украшения юной царицы, или вернее, предводительницы племени, умершей за несколько лет до рождения Христа, отличала дивная красота и огромная ценность: комплект состоял из короны из золотой филиграни и эмалированных цветов тончайшей работы, инкрустированного нагрудного медальона, браслетов и скипетра, увенчанного хрустальным символом солнца. Сняв царские регалии с мертвого тела, Меа примерила их на себя и встала перед Рупертом – египетская царица, какой он увидел ее в святилище храма в Абу-Симбеле. Освещенная лишь лампой в этом полном благоговейной тишины месте она была воистину божественна.