- Тогда давай я на улице ждать буду, - ох и хитрая же бестия...

- Гамаюн, послушай, - я присела на крылечко. - Я ни капельки не сомневаюсь в том, что как только ты останешься без присмотра - плакала наша спасательная миссия. И вообще: на кабаки у нас денег нет.

Честно говоря, этот момент я как-то упустила. В Москве о том, что мне могут понадобиться финансы, я даже не задумалась - путешествуя с Ванькой и Лумумбой, я таких проблем не испытывала.

- Ну можно же как-то заработать, - горячилась птица. - Спеть там, или сплясать... Я знаю, ирландцы это любят.

- И кто будет петь и плясать? - я тащила её за крыло к следующей вывеске с кружкой. - Ты?

- Нет, ну почему сразу я...

Солнце пекло всё сильнее. Сначала, после промозглой Москвы, сумеречного леса и подземелий, мне это даже нравилось. Но через несколько часов бесплодных блужданий, да под зудящую сурдинку ворониного нытья... В глазах начало двоиться.

Присев на выступающий фундамент какого-то дома, я опустила голову на руки и затихла. Должен, должен быть выход! Обойти все пабы в городе - это, конечно, бред. Нужно что-нибудь придумать.

- Ты и сама уже с ног валишься, - ныла железная птица. - Вот упадёшь без сил, от голода и холода...

- Гамаюн, ну какой холод? Тут жара - градусов тридцать.

- Это всё Гольфстрим, - сразу переключилась птица. - Тёплое течение, которое берёт начало в...

- Слушай, заткнись, а? Пожалуйста.

Должен, должен быть какой-то выход. Ох и устрою я этому остолопу, когда найду!..

Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Пальцы привычно теребили фенечку - браслетик на левой руке, который мне Ванька подарил. Кожаный ремешок, цепочка, бусинки... Он сказал, это на удачу.

Задумчиво расстегнув карман, я достала клубок. Покатала по ладони. Подарок медведей лежал смирно. Ведь свою задачу - доставить нас в Ирландию - он выполнил...

Сняв с руки фенечку, я положила её рядом с клубком.

- Нюхай, Шарик. Нюхай...

- Совсем умом тронулась, - пробормотала Гамаюн. - На солнце, что ли, перегрелась? Это ж нитки, у них мозгов нету.

Клубок встрепенулся. Покатался по моей ладони, по браслетику, а потом соскочил на круглые булыжники мостовой. Подпрыгивая на месте, он будто только и ждал команды.

- Ищи, Шарик! Ищи Ваньку!

Клубок резво поскакал по улице.

- Ходу! - крикнула я вороне, набирая скорость.

Усталость будто испарилась.

Я почти не смотрела по сторонам. Помню только удивительной красоты мост, похожий на арку, широкую тёмную реку под ним, красные, оранжевые, белые дома в несколько этажей - они стояли так близко к реке, что по воде плыло их отражение.

Потом были какие-то подворотни, в которых воняло мочой и пивом и кто-то весело наигрывал на скрипке. Какие-то тёмные личности бесшумно вырастали перед глазами, но увидев железную птицу, на всех парах несущуюся по узкому проулку, точно так же быстро исчезали.

Наконец клубок запрыгал по ступеням, ведущим к полуподвальной двери. На лестнице запах кошек был особенно забористым, аж глаза слезились. Дверь была деревянная, выкрашенная зелёной краской.

Краска вся облупилась и висела хрупкими чешуйками. И только при великом воображении и очень большом желании угадывалось на ней изображение трилистника...

- Никогда бы по своей воле не вошла в эту дверь, - каркнула ворона. Стальные перья её тихо потрескивали, остывая после гонки.

Я тоже запыхалась. Прислонившись к кирпичной стенке, я упёрла руки в колени и только помотала головой. Волосы на затылке были мокрыми, хоть выжимай.

Наконец, отдышавшись, я выпрямилась и подняла руку, чтобы толкнуть дверь. Шарик послушно запрыгнул мне в ладонь.

- Маш, Маш, послушай... - ворона ухватила меня клювом за рукав.

- Чего?

- Ты это... Сильно там не буянь. Это ведь он от природы такой... Увлекающийся. А против природы не попрёшь.

- Ты мне еще будешь указывать, - буркнула я и открыла дверь.

Почему я была так уверена, что Ванька забухал? Очень просто: хорошенько повертев в памяти то, что показал мне морок, я поняла, на что похожи все те бочки, лавки и деревянные столы, что окружали Ваньку. На убранство трактира! А синий и опухший он был не потому, что его задушили, а с перепою. И мёртвым он казался, так как спал беспробудным сном...

И самое главное: та самая фенечка, которую я Шарику давала понюхать. Была на нём одна бусина серебряная, заговоренная. Ванька её в последний момент навесил, перед тем, как на дирижабль до Лондона бежать. Так вот: она-то и служила индикатором самочувствия моего бедового напарника. Я об этом не то, чтобы забыла. Просто... Товарищ Седой с Бессмертным были так искренни встревожены, и беспокойство их было, мягко говоря, шибко заразным, поэтому я и не обратила внимания на то, что бусина сияет, как новенькая.

А во время путешествия по Нави у меня было время поразмыслить. И сообразить, что ни главный маг страны, ни тем более профессор, так хорошо как я, Ваньку не знали.

Для них не вышедший на связь оперативник, который находится на важном и ответственном задании - это почти что конец света. Значит, что-то пошло не так, значит, сотрудник попал в беду и нуждается в помощи...

Собственно, так оно и было - тут магистры не погрешили против истины. Ванька в одном городе с таким количеством пабов, да без Лумумбы - это форменная беда. И даже ёжику очевидно, что напарник страшно, просто до колик в животе нуждается в помощи... Потому как по собственному желанию, на своих ногах, заведение, где наливают, он ни за что не покинет.

В пабе было тихо, темно и очень накурено. Сквозь узкие бойницы окон пробивались робкие лучи вечернего солнца, в них привольно кружились пылинки и маленькие бабочки. На барной стойке, подперев пудовым кулаком пухлую щеку, храпел рыжий детина. На Ваньку он походил лишь статью и вихрами, но одет был не в косоворотку, а в кожаную косуху на голое пузо и линялые, с дырками на коленках джинсы. Грудь детины была украшена цепью, которую явно сняли с волкодава. На пальцах, сжатых в кулак, сквозь редкую рыжую щетину проступали угловатые знаки какого-то письма, вытатуированные синими чернилами.

- Мама, - шепотом сказала ворона.

- Чего? - не замечала я за птичкой такой сентиментальности...

- Татуха его, говорю, означает "Мама". Это огам. Древнее руническое письмо кельтов.

- А. Спасибо, - шепнула я. - Очень познавательно.

Детина зевнул, почесал голое брюхо и перевернулся на спину. Паб огласил могучий, с переливами храп.

- Как думаешь: стоит его будить? - спросила ворона.

- Не буди лихо...

Пол, столы и большинство широких лавок были заняты спящими мужиками. Все они были рослыми, в кожаных куртках или жилетках на голое пузо, обмотанные цепями, как сундуки пиратских сокровищ, и в старых обтерханных джинсах такого немодного покроя, что их отказалась бы носить даже шпана из моего родного города.