От души сдобрив перцем тарелку супа, Басмач подождал, пока частицы приправы разбухнут, отдадут весь вкус бульону, и после этого принялся с аппетитом уплетать варево. Был суп «я тебя сварила из того что было», а стал вполне себе вкуснейший обед. Одно дело набить брюхо калорийным, питательным, белковым. И совсем другое, сопроводить процесс набивания желудка еще и ощущением… Наслаждения? Удовольствия? Удовлетворением от процесса? Наверняка каждое по отдельности и все вместе взятое.

Когда в миске – надо заметить очень глубокой – осталась ровно половина, Басмач, блаженно щурясь на послеобеденное солнце, откинулся назад, опершись спиной на столб, подпиравший навес. В животе ощущалась приятная тяжесть, впервые за… за очень долгое время. Домашняя еда. Хорошо.

А ведь всего ничего, всего лишь щепотка перца. Не зря во времена всяких Колумбов с Магелланами, росли торговые империи и гремели кровопролитные войны за право обладания драгоценнейшими специями. И смех и грех: перец был дороже золота.

Пастухи, обедавшие по соседству, внимания на бородача не обращали: доедали и расходились. А сытому Басмачу даже подумалось, не попросить ли добавки и не прибавить ли к перцу еще и лаврового листа, чем черт не шутит.

Басмач почувствовал на себе пристальный, буравящий чуть не насквозь взгляд. Он усмехнулся про себя. Давешняя старушка-повариха подошла ближе.

– Кара бурыш?.. – взволнованным голосом спросила она. А взгляд так и цеплял лежавший на плохо оструганных досках надорванный бумажный пакет с изображением стручка и круглых зерен перца. Басмач молча подвинул упаковку ближе к старушке. Порывшись в кармане плаща, не глядя, выложил еще и большой хрустящий пакет лаврового листа. Повариха замешкалась, осторожно протянула сухие темные ладони, бережно, чтобы не просыпать, взяла пакетик, поднесла к лицу, вдохнула аромат и заплакала.

Пока сидящая напротив бабушка что-то рассказывала, то на казахском, то на ломаном русском, вытирая слезы на мутных старческих глазах, то и дело хватая горячей ладошкой Басмача за руку, он, понимая из ее сбивчивой речи от силы два слова из десяти, разглядывал старушку. На вид ей лет явно за семьдесят, то есть мир до Напасти она помнила, причем в разных его вариациях, включая Великую Отечественную войну.

Выговорившись, она успокоилась.

Суть всей ее долгой тирады для Басмача складывалась ровно в три слова: такой мир просрали. И Басмач с этим был согласен.

– Сынок, ги-де бурыш взял? – испытующе уставилась старушка.

– Нашел, – простодушно ответил Басмач. Взглядом его не прошибешь. – Больше нету.

– Жам-а-ан… – протянула старушка и тут же поинтересовалась, склонив голову чуть набок:

– Бурыш, канша турады?[8]

Басмач и не думал просить за перец патроны или еще что-то.

– Даром, апай, – покопавшись в памяти, припомнил слово «подарок» на казахском, – сыйлык.

Старушка встрепенулась, поглядела как-то подозрительно – ведь все имеет стоимость. Но тут же успокоилась, взгляд смягчился. Только Басмач вдруг подумал, почему бы не разговорить повариху, разузнать не появлялся ли в округе Айдахар.

– Апай, тут у вас хорошо, Адырбай-хан явно хороший господин. Дети сытые, больных нет. Скотины много, все при деле…

– Ай, – махнула та сухой лапкой, нахмурилась.

– Айдахар?

Повариха поджала тонкие морщинистые губы и кивнула, а после сплюнула в пыль, помянув шайтана.

Следующие часа полтора Басмач, потягивая травяной чай с молоком, внимательно слушал скомканный рассказ на двух языках про то, как Айдахар обложил их поселок данью. Дело было в том, что земля оказалась плодородной, место хорошее, чистое, выпасы с обильной травой – всё есть, Адырбай-хан не захотел уходить. Потому хозяин стойбища пообещал отдавать лошадей, коров, овец в качестве отступного. И скоро, уже через несколько дней, пастухи погонят табун лошадей и воз сушеного и копченого мяса в условленное место. Но главное, Адырбай, мутант-телепат, не мог контролировать черных солдат Айдахара, потому боялся.

Многое, подмеченное Басмачом, становилось на свои места и получало объяснение. Например: такое количество скотины, явно больше, чем нужно для содержания стойбища. А также догадка о том, хозяин-мутант чего-то боится. Теперь понятно и кого, и почему.

Басмач потер подбородок.

– Апай, а не боишься, что хозяин рассердится? Ты мне вот все рассказала.

Старушка скривилась, потянула за край платка, разматывая ткань слой за слоем, пока не показалась тонкая шея со сморщенной кожей. Три желвака, выпиравшие из-под кожи, один за другим, будто по линии, цепочкой тянущиеся от ключицы куда-то за левое ухо. Опухоли. Более чем простое объяснение: невозможно подчинить или запугать человека, которому нечего терять.

Полученную информацию (и не только ее) требовалось переварить. Басмач поблагодарил старушку за еду и пошел проведать Назара. В лазарете было все так же тихо, парень спал, укрывшись одеялом. Дежуривший санитар рассказал, что жар удалось сбить и Назар поправится. Удовлетворившись ответом, Басмач решил проверить поставленную юрту, после плотного обеда, нужно как следует выспаться, узнать, где местные моются, и хорошенько все обмозговать.

Проследить за блеющим стадом оказалось не сложно, да и погонщики Адырбая не скрывались. Пятеро пастухов на низкорослых лошадках отогнали животных от поселения километров на десять, и оставили в просторном загоне меж двух холмов, образовавших пространство в форме подковы. Обоз из двух груженых телег встал там же, неподалеку. Люди не ушли, а расположились лагерем метрах в двухстах, видимо, чтобы охранять причитающуюся для Айдахара дань от нападения зверья. Назар и Басмач залегли неподалеку, на краю хилой рощицы, стали ждать.

Погода выдалась теплая и сухая. Солнце стояло над головой и ощутимо припекало. Басмач, лежа на пригорке, наблюдал за лагерем и окрестностями загона в бинокль. После купания в Иртыше старая оптика лучше не стала, на линзах внутри появились пятна влаги. Но жизнь в лагере пастухов была видна как на ладони: там отдыхали, жгли костер и что-то готовили на обед. Конвой Айдахара пока отсутствовал.

Назар, значительно посвежевший стараниями знахарки, подкидывал в руке новенькие метательные ножи, привыкая к их весу, форме. Они сильно отличались от его старых, были грубее, не так сбалансированы, но Басмачу он все равно был благодарен.

– Накрывай на стол, – Басмач оторвался от наблюдения, – надо перекусить.

Назар вернул нож в брезентовые ножны, скинул заплечный мешок. На свет появилось копченое мясо, кукурузные лепешки, отваренная в кожуре картошка, пара луковиц – старушка-повариха хорошо снабдила в дорогу.

Костра разводить не стали, чтобы не выдать себя дымом.

Назар жевал кусок темно-красного, почти черного мяса и никак не мог прожевать. Крупные жесткие волокна были будто резиновые. Басмач, видимо, испытывал те же трудности, потому как выплюнул мясо в пыль и стал нарезать от оставшегося в руке куска тонкие, почти прозрачные полоски.