учреждения, может быть вдохновляющим, особенно для людей, которые чувствовали себя такими бессильными. Кроме того, может иметь место бессознательное желание быть пойманными, чтобы кто-то пресек продолжение этого насилия. Как в случаях со многими другими формами преступных деяний, правонарушителя может побуждать к действию бессознательное чувство вины, и он, вероятно, избегает осознания того, что власть в конечном счете выявит факт преступления, остановит и накажет преступника, защитив жертву. Доказательства этой гипотезы можно найти в свидетельствах, приведенных в докладе Королевского колледжа о том, что несколько родителей описали большое чувство облегчения, когда факты FII оказались выявлены: «Родители были особенно признательны тем педиатрам, которые придерживались необвиняющей и неосуждающей позиции в своем подходе к ним, и впоследствии они говорили, насколько тяжело было испытывать их гнев в свой адрес. Довольно большое число родителей описывает чувство значительного облегчения, испытанного ими, когда педиатр раскрывал совершенную ими фабрикацию. Однако у многих родителей их первоначальной реакцией было возмущенное отрицание, гнев или даже явное недоверие, хотя они смогли оценить заботу педиатра впоследствии, после того, как они в какой-либо форме получили терапевтическую помощь, по прошествии количества времени, достаточного для того, чтобы они смогли осмыслить произошедшие события» (Royal College of Pædiatrics and Child Health, 2002, p. 64).

Хотя FII является потенциально фатальной формой насилия в отношении детей, вызывающей сильную эмоциональную реакцию общества в адрес преступников, его совершающих, по-прежнему важно понять и очертить те функции, которые данная форма насилия может выполнять для женщин, которые ощущают себя лишенными голоса, возможности просить о помощи, уважения и внимания к их собственным правам. Показывая своего ребенка специалистам для оказания ему помощи и попадая в обстановку медицинских учреждений в роли преданных опекунов, эти женщины получают огромное уважение и признание. Они отрекаются от своих агрессивных импульсов, становясь иконой заботы и милосердия.

В интересной статье, посвященной межкультурным выражениям делегированного синдрома Мюнхгаузена, Нэнси Шепер-Хьюз описывает такое поведение как «оружие слабых» и рассматривает его как нарушение, принадлежащее континууму расстройств у женщин, чей социальный статус и чувство идентичности исходят из их материнской роли:

Подобно тому, как матери иногда проецируют на детей свои собственные фрустрированные желания и потребности, так и медицинские работники и другие лица, осуществляющие уход, проецируют на женщин свои фантазийные и реальные образы «материнства» и «материнской любви», которые делают трудноразличимым вредоносное поведение, происходящее прямо на их глазах. Приверженность идеологическим конструктам материнской привязанности и материнской любви скрывает реальную опасность, которую матери могут представлять для своих детей… Модель поведения, соответствующая симптомам делегированного синдрома Мюнхгаузена, присутствует в континууме других моделей материнского поведения, от нормативных до девиантных. Корни делегированного синдрома Мюнхгаузена лежат в тех конвенциональных ролях, где женщины изолированы, что заставляет их быть чрезмерно ответственными за физическую заботу об уязвимых членах их семей, отчего они становятся склонны к социальному использованию и злоупотреблению соматизацией и ролью больного, в особенности к драме и зрелищности фиктивной болезни и героического (хотя и ложного) медицинского спасения.

(Scheper-Hughes, 2002, р. 171)

Интересно отметить, что не только матерям, которые до выявления фактов совершения ими насильственных действий, связанных с FII, воспринимаются окружающими как ангельские опекуны, но и самим врачам оказывается доверие и приписываются великие способности к исцелению. Эта идеализация проявляется также в тех случаях, когда свидетели-эксперты становятся «детективами», которые ищут доказательства насилия в случаях, казалось бы, естественных болезней, И когда данные свидетели-эксперты, как и сами матери, «утрачивают благодать» и «впадают в грех», то могут встретиться с подобной ответной реакцией в виде ужаса и ненависти со стороны общества.

Предыстория недавнего решения Главного медицинского совета в отношении дела Салли Кларк

Решение Главного медицинского совета Великобритании (ГМС) в отношении приостановления деятельности педиатров Роя Медоу и Дэвида Саутхолла обострило споры, относящиеся к диагнозу «делегированный синдром Мюнхгаузена», а также те трудности, с которыми сталкиваются эксперты, свидетельствующие о случаях насилия в отношении детей. Критики решений ГМС посчитали, что они привели к отстранению от практики одного из практикующих врачей (профессор Р. Медоу) и к ограничению в практике другого как принимавших несправедливые и необоснованные решения, и предупредили, что подобные решения могут иметь серьезные и пагубные последствия для других специалистов, работающих с вопросами насилия в отношении детей.

Постановление было принято сразу после успешной апелляции Салли Кларк против осуждения ее за убийство двух сыновей, а доказательства, предоставленные Роем Медоу в ходе судебного процесса между Королевством и Кларк, и показания Давида Саутхолла во время данного судебного разбирательства, были признаны ошибочными. Доказательства Медоу включали статистическое утверждение о том, что шансы двух младенческих смертей в одной семье были равны 1 случаю на 73 000 000 человек, — утверждение, которое основывалось на возведении в квадрат вероятности одной из таких смертей и которое было признано абсолютно ошибочным и вводящим в заблуждение статистическом выводом. Именно на этом основании Медоу был признан ГМС виновным в серьезном профессиональном проступке, несмотря на то, что в суд были предоставлены другие доказательства получения младенцами повреждений, не соответствующих синдрому внезапной детской смерти. В действительности к опровержению обвинений против миссис Кларк привели не вышеупомянутые доводы Медоу, а тот факт, что патологоанатом не раскрыл важную информацию о возможных причинах смертей. Были данные о заражении второго умершего ребенка миссис Кларк, Гарри, золотистым стафилококком. Причина, по которой дело было пересмотрено, заключалась не в ошибочности статистических выводов Медоу. При этом судья апелляционного суда заметил, что использование статистических данных было спорным, а судья, который вел первый судебный процесс, фактически предупредил присяжных о том, чтобы они не полагались на эти данные. Еще до решения ГМС по делу Медоу д-р Хортон пишет в The Lancet в его защиту: «В настоящее время Медоу — и это вполне понятно — является «громоотводом» для общественного порицания вызванного неправомерным обвинением Салли Кларк. Но это ошибочное преследование одного человека является неправильным и угрожает эффективному функционированию служб защиты детей в Британии» (Horton, 2005, p. 3).

После принятия решения о приостановлении деятельности Медоу роль свидетеля-эксперта стала крайне уязвимой, несмотря на то, что ГМС заявил о своем намерении посредством этой меры наказания в отношении Медоу как раз восстановить доверие