обвешанные бусами, с коль­цами и перстнями на всех пальцах, поскольку никто из них не знал, когда муж повернётся три раза”.

Я не помню ни одного случая, чтобы слушатели не реагировали бурно. Особенно запомнилась мне встреча на каком-то рыбокомбинате. В большом зале “красного уголка” сидели одни женщины. Они пришли прямо от рабочих мест: в оранжевых прорезиненных куртках, таких же штанах. Женщины были как на подбор: здоровенные, могучие. Пока Ашраф рассказывал про шаха и даже реконструкцию туалетов, работницы слушали настороженно, но мол­ча. Но когда он заговорил об исламском разводе, “красный уголок” яростно загудел: “Это что такое?! Куда бабы-то смотрят? Порвать надо эти законы! Мы бы им дали!” Ия подумал: “До чего же раскрепостилась у нас женщина!”

После встреч мы возвращались в гостиницу, где предварительно заказы­вали небольшой номер для Игоря Карпенко. Не потому, что мы не любили на­шего друга, а ради его и нашего спокойствия. Он храпел так, что мы не могли заснуть всю ночь. Причём он интересно храпел: начинал рычать, потом завы­вал, потом как будто запевал, потом вроде затихал — было такое впечатление, что он помирал. Затем опять начинал потихоньку похрапывать, быстро наби­рал обороты, и опять начинался весь этот концерт.

Утром нас отвозили. Сначала мы ездили на самоходке, а это, должен вам сказать, часов семь-восемь из Астрахани в дельту. Это уже потом мы доезжа­ли на машинах до ближайшего к базе посёлка, где пересаживались в мотор­ные лодки и плыли на базу. Оттуда к месту рыбалки наш караван вёз кто-ни­будь из егерей. Каждый сидел в своём куласе и, пока плыл, готовил снасти. Мне запомнилась первая рыбалка. Нас привезли на речку, где был большой и глубокий “котёл”. Позднее мы узнали, что в таких “котлах” по краям держит­ся сазан, а в глубине жирует сом.

Встали по разным берегам, привязав куласы за камыш и кустарник. Забро­сили донки. А у меня тогда была снасть простая — алюминиевый двухколенный спиннинг, и “киевская” катушка, обычная, с двумя ручками. Понимая, что мо­гут быть сомы, взял толстую, миллиметровую леску, тройники с палец величи­ной. Я забросил две донки: ближе к берегу — на сазана, а вторую — в омут.

По пути подстрелили утку и чайку — сом клюёт на кишки. Сижу. Вдруг кон­чик удилища тихо нагнулся к воде. Я схватил спиннинг, дёрнул его, катушка затрещала, но то, что было в глубине, не тронулось с места. Кричу: “Ребята, по-моему, я поймал какое-то дерево!” А там иногда река тащит по дну под­мытые и поваленные деревья. Думаю, наверное, за дерево зацепился. Вдруг затрещала катушка и что-то сильно потянуло вниз. “Чёрт возьми, подводную лодку, что ли, поймал?” — насмешливо подумал я. А неведомая сила продол­жает тянуть вниз, катушка с треском крутится, ручки бьют по пальцам. Начи­наю подтягивать. Подтягивается-подтягивается, потом опять тащит в глубину. Понимаю: это рыба.

И что потом началось... Она тянет, катушка с визгом разматывается, руч­ки бьют мне по пальцам, они уже в крови. Я заматываю быстрее. Мне кричит Карпенко: “Ты её мучай!” Короче говоря, когда подтащил рыбу к лодке, по­нял: это сом. Огромный, в лодку втащить невозможно. Кое-как продел через жабры толстый капроновый шнур и привязал его за корму. Мы половили ещё какое-то время. За нами приехал егерь. Снова связали куласы, и он с улова­ми повёз нас на базу. Там мы решили замерить моего сома. Положили на тра­ву, я лёг рядом. Свой рост знаю: метр, семьдесят три сантиметра. Разницу стали измерять спичечными коробками. Оказалась длина сома два метра во­семнадцать сантиметров. Затем были меньше. Совсем маленьких я отпускал и говорил: скажи родителям, чтобы не выпускали вас из дома без пригляда.

Первые разы за нами приезжали ребята на моторке, егеря. Мы опять цеп­лялись друг за друга и плыли на базу. Потом нам предоставили полную воз­можность самостоятельно добираться до базы. А это против течения и тол­каться шестами. Ну, и мы, конечно, часа по полтора, по два пихались. Зато, приехав в Москву, глядели на себя, как на культуристов.

Сомовые рыбалки были, конечно, великолепны. Но и сазаньи — не хуже. Егеря знали все места и привозили нас на сазаньи реки. И что тут начиналось! Забрасываешь донку, через короткое время удилище дугой сгибается к воде, хватаешь его, а на том конце какой-то зверь. Сильный, как боров, прёт то против течения, то поперёк реки, то снова от твоего берега к противополож­ному — это сазан.

Мы привозили в Москву сазанов, нос которых был у пупка, а хвост лежал на земле. Вот такие были сазаны.

Не раз мы выезжали на раскаты. Кстати говоря, проезжали через поля лотоса. У меня есть фотографии, где мы в лотосе. Накрылись его листами — они довольно большие, стоим голые в куласах: на многие километры нико­го и ничего нет. Раза два-три мы останавливались у раскатов на ночёвку, чтобы утром поехать на рыбалку. Наша компания, два-три егеря на двух крымах (крым — это большая моторная лодка) выбирали продуваемое ве­терком место, чтобы не доставали комары. Да и комаров-то было мало: ко­нец сентября ведь!

На каждом крыму лежало по куласу. На них мы собирали стреляных уток и лысух. На мелководье выключали моторы, и лодки потихоньку двигались вперёд. Вода прозрачная, видно, как в траве идут сазаны, большие щуки, не говоря о разной мелочи. А перед ночёвкой надо было сделать ужин. Мы проплывали островки камыша. Около них тучи кашкалдака, то есть лысух. На скорости мчимся туда, они взлетают, гремят выстрелы. Набьём, ребята подбирают. Возвращаемся на выбранное место. Моторки соединяются. Ребя­та втыкают шесты в ил — это по-ихнему “закалываются”. На корме зажигают небольшие паяльные лампы, и начинают варить шулюм.

И вот наступает вечер. Поперёк одного из крымов вверх дном кладётся кулас. Он становится как бы столом. Второй кулас спускаем на воду, потому что в крыму надо будет потом спать. С двух сторон садимся мы с егерями, и начинается пиршество. Господи, какие же это были благословенные време­на! Яркая луна освещает бескрайнюю гладь раскатов. В камышах крякают и ворочаются утки. Где-то слышно — падают на воду гуси. Разговоры — это само собой, мы ребят расспрашиваем. Но главное — еда. Из прекрасного мя­са водяной курочки — сытный шулюм.

Мы из Москвы привозили редкие продукты, потому что в провинции с ни­ми стало уже плоховато. К этому времени появились так называемые “кор­мушки”, то есть спецраспределители для определённого круга работников, где по заказам покупались разные продукты, которых не было в магазинах. Страхов