Нижинский и Фокин, и эти балеты будут исполнены только у него и не будут показаны в Опере. Это были невыполнимые условия. Дягилев, естественно, не мог отказаться от половины предназначенного для выступления в Опере репертуара и уж тем более не мог предоставить Павлову, да и к окончательному соглашению с Кшесинской еще не пришел, так что Астрюк эти переговоры прекратил. 10 февраля Дягилев, решивший обратиться к Кшесинской после отступничества Павловой, телеграфировал Астрюку: «У нас все в порядке. „Жизель“ заменится сокращенным вариантом „Спящей красавицы“». И февраля Дягилев отважно телеграфирует: «Все остальное в порядке». Но в довершение ко всем прочим проблемам прибавилась еще одна: вдова и сын Римского-Корсакова чинили всевозможные препятствия превращению «Шехеразады» в балет.

Доктор Сергей Боткин, неизменно преданный Карсавиной, обычно каждый день присылал к ней своего помощника или медсестру присмотреть за ее здоровьем, а иногда сделать ей инъекцию. У Карсавиной были теперь собственные сани с лошадью и толстым кучером. Однажды холодным вечером за чаем доктор сказал ей: «Я так счастлив, я только что нашел средство от язвы желудка. Все мое существо поет от радости». Она по пути в театр подвезла его в санях к тому дому, где он обедал, а на следующее утро узнала, что он умер. Смерть Боткина стала не только личной утратой для Дягилева, Бенуа и их друзей (князь Аргутинский, например, не разговаривавший с доктором после ссоры из-за антикварной вещи, которую оба жаждали приобрести и которую купил Боткин, был безутешен), но это одновременно был удар по перспективам их предприятия. Ведь Боткин, не говоря уже о том, что был женат на богатой Третьяковой, знал многих влиятельных людей в столице и всегда помогал собирать средства и мог воздействовать на ход событий. В действительности у Дягилева все было далеко не в порядке, вернее сказать, все шло плохо. Les quatre cent coups[137].

И февраля Шидловский, один из «связных» Астрюка в Петербурге, написал ему о возможности достать для него русскую декорацию (Брюссель только что получил одну) и упомянул, что все попытки Дягилева достать деньги в Петербурге провалились, что Кшесинская выступать отказалась, а великая княгиня Мария Павловна лишила Дягилева своего покровительства из-за бесконечных скандалов вокруг его имени и что парижский сезон, по-видимому, не сможет состояться. Интересно, о чем думал Астрюк, когда, прочитав это письмо, телеграфировал Дягилеву с просьбой сообщить даты генеральной репетиции и премьеры в Опере? 16 февраля Дягилев сообщил ему обе даты, еще не зная, что он сможет показать и кто будет танцевать. (Предполагаемые даты 22-го и 24 мая не были нарушены.)

Тем временем работа над «Жар-птицей» продолжалась.

Как мы видели, в январе у Брюсселя были все основания полагать, что Дмитрий Гинцбург пытался помешать примирению Дягилева и Астрюка. Складывалось впечатление, будто он, дилетант, любитель балета, представлял себя во главе балетной труппы, своего рода Дягилевым, но с деньгами. Возможно, Гинцбург считал, что, если помешает Астрюку показать в Париже возглавляемую Дягилевым труппу, будет больше шансов, что Астрюк сделает выбор в его пользу. Доверял ли ему Дягилев? Вопрос чисто риторический — как мы знаем, Дягилев, восхищавшийся умными мошенниками, умел работать с людьми и извлекать из них пользу, даже если не любил их и не доверял им. Его удивительная дипломатичность, которую можно назвать неискренностью во имя благих целей, помогла его балетной труппе просуществовать двадцать лет и сделала возможным создание многих шедевров. Теперь он совершенно очаровал Гинцбурга, предоставив ему возможность вообразить себя своего рода Цезарем всего предприятия с тем, чтобы заставить его выложить деньги. Ему почти удалось убедить Гинцбурга, будто новые балеты были плодом его, Гинцбурга, вдохновения, и, если даже Гинцбург был достаточно умен, чтобы не позволить себя обмануть, он, надо полагать, все же испытывал определенное удовольствие оттого, что Дягилев обращался с ним в обществе если не как с вдохновителем, то по крайней мере как с человеком, чей интеллект, вкус, имя, международные еврейские связи, деловой опыт и деньги сыграли решающую роль в создании условий для представления русского искусства в Западной Европе. По-видимому, именно Гинцбург предоставил Дягилеву возможность заплатить Астрюку 5000 франков 14 февраля, а также уплатить в срок по счету 17 432 франка 10 марта, так что после шести недель нерешительности и постоянно откладывавшегося визита в Париж для переговоров с Астрюком Дягилев телеграфировал ему 10 апреля, что Нувель и Гинцбург, его полномочные представители (fonds de pouvoirs), выезжают на следующее утро. Однако Гинцбург не уехал еще и 23 апреля, в тот день он телеграфировал Астрюку, что выезжает во вторник.

Все это время Дягилев вел переговоры с Лондоном и Нью-Йорком, манипулируя предстоящими сезонами и составляя такие комбинации, которые могли сделать его проекты более выгодными с финансовой точки зрения. Он все организовал таким образом: Русский балет (от оперы окончательно отказались в середине марта) выступит в Берлине по дороге в Париж и в Брюсселе после Парижа. Но, не имея в программе оперы, Дягилев понял, что ему понадобятся еще две новые постановки, кроме «Жар-птицы», «Шехеразады» и «Жизели». От последнего балета не отказались, невзирая на отсутствие в гастролях Павловой, рассчитывая, что вместо нее с Нижинским станцует Карсавина, и Бенуа сделал эскизы двух очаровательных стилизованных романтических декораций, которые уже были написаны. Имелись некоторые сомнения, можно ли доверить большую роль Карсавиной, несмотря на ее успех в Париже. Ей не предоставилось случая проявить свои способности в пантомиме. Против нее возражал Фокин, хоть это кажется невероятным, ведь она была лучшей исполнительницей его балетов. Или он хотел, чтобы она появлялась только в его балетах, или, что более вероятно, его брак с Верой пробудил в нем желание принизить свою бывшую любовь. Узнав Тамару Карсавину ближе, Бенуа был очарован ее характером: «Таточка теперь действительно стала одной из нас, она была самой надежной из наших солисток, и все ее существо полностью подходило для нашей работы… Тамара Платоновна была не только очень красивой женщиной и первоклассной актрисой, но и очень яркой индивидуальностью с широким кругом интересов, она была безгранично более образованной, чем большинство ее товарищей…» С каким облегчением друзья обнаружили, что, «в отличие от Павловой, с которой можно было только полукокетливо болтать на балетный манер, Карсавина оказалась способна поддерживать серьезный разговор»!

Карсавина была рада, что ее допустили в квартиру в Замятином переулке, неподалеку от Английской набережной, где рождался Русский балет.

«В скромной квартире Дягилева бил пульс грандиозного замысла: стратегия и тактика, нападения и контратаки, планы и бюджеты; музыкальные вопросы — в одном углу, яростные